Крестная дочь - [45]

Последним усилием он попытался подняться на ноги и броситься к подъезду. И нарвался на встречный удар, основанием кулака в нижнюю челюсть. Лежавший на спине Оганесян пришел в себя, потому что дышать стало нечем, воздуха не хватало, на горло словно удавку набросили. Нос забит сгустками крови, а в рот ему засунули кляп. Горела лампочка над подъездом, двор спал. Оганесян, встал на карачки, потряс головой и сделал два важных открытия. Во-первых, он жив. Во-вторых, во рту вовсе не кляп, а мятые купюры, видно, те самые доллары, которые совал ему Суханов. Он все-таки всучил свои деньги. Рафик закашлялся, пытаясь выплюнуть кровавые бумажки изо рта.

Суханов отошел в сторону и, прикурив сигарету, бесстрастно наблюдал за любовником жены. Оганесян стоял на карачках возле подъезда, точно под лампочкой. Харкал кровью на пыльный асфальт, силясь выплюнуть изо рта мятые купюры. Черный котяра, видимо, решив, что Оганесян – это дворовый пес, юркнул в подвальное окно. Со стороны Рафик и вправду напоминал бродячую шелудивую собаку, к тому же больную. Суханов сел за руль и так рванул машину с места, что завизжали покрышки.

Когда Суханов вернулся домой, Марина не спала, сидела в большой комнате у телевизора. Поставила на кофейный столик стакан с минералкой и вазочку с вишней, жевала спелые ягоды, сплевывая косточки на блюдце.

– Что это ты так поздно? – спросила она, мелком глянув на мужа, стоявшего в дверях.

– А ты почему не спишь? – вопросом ответил Суханов.

– Кино интересное. А завтра я весь день свободна, мне выходить в ночную смену.

– Да, да, в ночную смену, – повторил Суханов. – Разумеется в ночную…

Не разуваясь, он прошел в смежную комнату, открыл шкаф, побросал в раскрытую сумку вещи, которые не успел собрать днем. Закончив с этим делом, он неподвижно постоял минуту, раздумывая, не забыл ли чего. Наконец кинул поверх тряпья фонарь с длинной рукояткой, натянул потертую на локтях кожаную куртку. Теперь, кажется, все. Он вышел в гостиную, выключил телевизор, взял из вазочки вишенку и опустил ее в рот.

– Я уезжаю, – сказал он.

– Куда это? – глаза жены расширились от удивления.

– Не важно куда. Сегодня виделся с твоим Рафиком, – сказал он, удивляясь собственному спокойствию. – Надо же нам когда-то познакомиться. Все-таки не чужие люди. Почти родственники.

Марина закашляла, подавившись косточкой. Ее лицо налилось нежно розовой краской. Значит, жена еще не разучилась краснеть. Она сидела на диване с полуоткрытым ртом, смотрела на мужа снизу вверх, старясь найти какие-то нужные слова, но слов не было.

– Ты убил его? – прошептала Марина.

– С какого перепугу? Я не убийца.

– Изувечил?

– Я же сказал: мы просто познакомились. Он оказался разумным человеком, – продолжал Суханов. – Я сделал ему деловое предложение. Он забывает твое имя, адрес и телефон, а взамен получает отступного. Рафик подумал, взвесил все варианты.

– Какого отступного? – Марина взмахивала длинными ресницами. Рот полуоткрыт, в глазах испуг.

– Ну, предложил ему деньги.

– И что? Он их взял?

– Ну, не сразу. Сначала немножко повыделывался, пытался поднять цену. Но хорошо подумал и согласился. Он ведь бизнесмен, умеет считать деньги. А тут такой вариант подвернулся. Закрутить роман с чужой женой, попользовать ее, а потом еще получить что-то вроде премии за кобелизм. Фантастика, а не вариант. Короче, мы расстались друзьями.

Суханов вспомнил окровавленную, залитую слезами морду Рафика, свернутый на сторону нос, рассеченную верхнюю губу и добавил:

– Ну, почти друзьями.

Марина поднялась на ноги, ее шатнуло в сторону, будто кто-то отвесил тяжелую пощечину. Шелковый халатик распахнулся на груди. Она шагнула вперед, толкнув кофейный столик, разлилась вода, вишни раскатились по светлому ковру. Ее щеки оставались розовыми, а губы сделались серыми, как пепел. Руки дрожали.

– Господи, ты предложил ему деньги? – спросила она шепотом, будто не слышала слов Суханова. – И он согласился? Он взял их?

– Я же говорю: он деловой прагматичный человек.

– И сколько… Сколько ты ему заплатил за меня?

– Пятьсот баксов.

– Пятьсот? – переспросила Мариина.

– Это ведь хорошие бабки, а не хвост собачий. Он получил удовольствие и в придачу заработал. Мне бы так.

– Господи… Какая же ты мразь. Я знала, знала, что ты способен на любую подлость, на любую гнусность, – глаза Марины налились слезами. – Как ты мог… Как он мог… Продать меня, как порцию шашлыка.

– Я уезжаю дня на три, – сказал Суханов. – У тебя есть своя квартира. Надеюсь, к моему возвращению даже твоего запаха здесь не останется.

Марина, потеряв дар речи, села на диван, закрыла лицо ладонями. Она не плакала, просто закрывала лицо руками. Суханов постоял минуту, раздумывая, что делать дальше. Хотелось выпить чашку кофе, хотелось сжевать бутерброд, но он не мог оставаться здесь ни одной лишней минуты. Он вернулся в свою комнату, присев на стул, стал раздумывать, все ли собрал в дорогу.

– Тебя поперли из большой авиации потому что ты полный псих, – Марина снова обрела дар речи. – Плюс профессиональная непригодность. Штурман из тебя был никакой. Если бы ты дальше летал, то обязательно ухлопал самолет, пассажиров и самого себя. Теперь ты вытираешь сопливые носы детишкам и учишь их сволочизму. Потому что ничему другому научить не можешь. Ты доволен жизнью и самим собой. Ты нашел свое место. Место законченного неудачника, жизненного банкрота. Ничтожество…