Крестики-нолики - [25]

Путь мой лежал за вожделенной колбасой с жиринками и со всем остальным. Вчера оказалось, что колбасник только что заколол свинью, поэтому свежая колбаса ожидалась как раз сегодня. Я без очереди взяла пакет, где лежал истекающий жиром кулёк, как вдруг на выходе неожиданно мелькнула знакомая жёлтенькая кофточка, похожая на лютик. Или на цветок акации.

Это была Доктор Ад. Она вышла, видать, из кондитерской по соседству и несла маленький тортик в круглой коробке. Тортик был совсем уж крошечный, наверное, у неё было не так много денег, но она ведь жила одна, и к тому же большой торт просто пропал бы по такой жаре.

Я растерялась. Вот чёрт подери, я не помнила за собой случая, когда бы растерялась — словно зашла в костёл после бурной вечеринки, рассчитывая отоспаться на хорах, и только что проснулась от звуков благодарственного гимна. И теперь я стояла, словно столб, и не знала, что мне делать. Вдруг она сделала мне едва заметный знак глазами и пошла по направлению к городскому саду. И я пошла за ней.

Наконец мы забрались в самую гущу, где вряд ли кто-то смог бы подкрасться незаметно, если бы этот кто-то не был привидением или Берц.

— Здравствуйте, — я поздоровалась первой.

— Здравствуйте, Ева, — сказала она. — А почему вы не называете меня по имени?

— А можно? — спросила я — наверное, как дура.

— Нужно, — смеясь, сказала она.

— Тогда здравствуйте, Адель, — я немного запнулась, но всё-таки выговорила это целиком.

— Ну вот, а вы боялись. Получилось ведь, и не больно, правда? — весело спросила она.

— Сплюньте, — в шутку сказала я. — Три раза.

— Хорошо — вот, видите, сплюнула, — улыбнулась она.

— А я ещё не засунула сегодня письмо, — повинилась я.

— Не страшно. Не волнуйтесь, — сказала она и притронулась к моей руке своими пальцами. Будто поняла, что для меня это важно.

— Вот видите — увольнительная, — мне всё-таки надо было объяснить.

На самом деле я собиралась сделать это сразу, как вернусь. Искать мне в городе, кроме колбасы, было нечего, так что я не собиралась шариться тут до ночи.

— Да что ж с того? — удивилась она. — Мы ведь сидим и болтаем — разве это не лучше, чем письмо?

— Конечно, лучше, — согласилась я. — А хотите, расскажу, как я с унитаза грохнулась, когда первое письмо писала?

Она засмеялась. Мы сидели и болтали — может, час, а, может, и больше. Время куда-то исчезло; казалось, что я и правда получила большое-большое письмо, и мне от этого было так хорошо, что я, наверное, с самого начала не переставала улыбаться до ушей — потому что она, глядя на меня, улыбалась тоже. Мы говорили про всё, про что могли, и даже про что не могли. Она рассказывала мне про своих родителей, про то, как она жила до того, как началась вся эта канитель, потом мы отведали её тортик, а я предложила свою колбасу. От колбасы она, правда, отказалась, сказала, что жирное ей никак — с колбасы и правда стекало сало, и оно было таким аппетитным. Тогда я слопала её сама — совсем немножко, просто не смогла удержаться, а она говорила, чтоб я не стеснялась и ела столько, сколько хочется… Я не стеснялась. Ну, почти. А она постоянно говорила слово "смешно". Поначалу я думала, что леплю сплошные горбухи, либо она тоже стесняется и делает вид, что я сказала что-то смешное. Но потом выяснилось, что дело было вовсе не в том, что я отмачивала какую-то хохму, а в том, что ей было интересно. И я хотела было рассказать ей про дом напротив, тот, что был с балкончиком на крыше — быть может, она не отказалась бы слазить туда, — потому что мне казалось, что я встретила, наконец, человека, с которым мне хочется проверить: а что там? Что ей тоже будет интересно, даже если всё, что мы увидим, — это только какой-нибудь сраный закат.

Мы сидели совсем рядом, и я снова пялилась на её пальцы — как вдруг она взяла меня за правую руку и развернула её ладонью вверх.

— Ещё три, да? — спросила она.

Там было три креста, и, конечно, и дурак бы заметил, что они наколоты только что. Вернее, сегодня под утро.

— Давно? — зачем-то спросила она серьёзно.

— Вчера, — ответила я. — Знаете, ведь я хотела предупредить — вас могут тоже подтянуть… туда. Всегда нужен врач — чтоб… засвидетельствовать факт смерти, — я запнулась на последних словах, уж больно умные они были. И, наверное, поэтому я произнесла их совсем тихо — потому, что снова испугалась лажануться и ляпнуть что-то не так.

Мне очень хотелось рассказать, как я дёргалась, что вчера это непременно окажется она, и как я продумывала варианты, как без палева сообщить ей про одиннадцать вечера, но это было бы как-то вовсе по-ребячьи. Или она бы точно подумала что-нибудь не то.

— Я знаю, — сказала она. — Что ж теперь. Как будет. А вы — не хотите рассказать?

— Я… может, потом, а? — спросила я нерешительно. Сейчас мне не хотелось — про это. Но всё же рассказала — немного: про эти шмотки, и про то, как стекло хрустело, словно сахар.

Не знаю, кем я снова стала для неё в тот момент. До того мы просто сидели и говорили — обо всём. А теперь я опять была в роли помеси разрезанного морского ежа и… какой-то капусты. Я не знаю, что подумала она — ведь она внимательно следила за моим лицом. Уж куда там внимательнее — особый отдел просто курил в сторонке. Но она сказала: