Крестики-нолики - [59]

— А самая большая сила у дубов? — прошептал Шашапал.

— Не знаю… Возможно, — потупился Ник.

— Добрые деревья ко всем добрые? — осторожно осведомился Сергей.

— Скорее всего да. Но откликаются они тому только, кто их чувствует. Верит им.

— Ну а злые? Злые деревья все-таки бывают? — забеспокоился Шашапал.

— Злые? — задумчиво переспросил Ник. — Вернее, недобрые. Замкнутые. Обиженные. Равнодушными бывают. Либо просто холодными… Вот и красивое дерево, и листьев на нем много резных, а все равно холодное…

— Доброе дерево как узнать? — скорбно сложив брови домиком, вздохнул Шашапал.

— Трудно ответить, — замялся, смущаясь, Ник. — Пойдем в лес. Я тебе покажу добрые деревья. Может, ты и сам почуешь, как выбирать надо.

— А что, добрые деревья обязательно дубами должны быть? — вмешался Сергей.

— Не обязательно, — уклончиво отозвался Ник. — Для Медуницы и калина добрым деревом оказалась. Помнишь, рассказывала.

— А для тебя калина — недоброе дерево? — снова атаковал Ника Шашапал.

— Мне чаще добрые дубы встречались, — откровенно признался Ник. — И с виду вовсе не богатырские. Даже некрасивые. Кому и уродливыми показаться могли. Знаешь… Как правило, они корявые. Жутковатые. На таких дубах обычно Соловья-разбойника рисуют.

— С дуплами закрученными?

— Пожалуй, — согласился Ник. — Дупла на добрых дубах не редкость.

— А какой-нибудь удивительный признак у доброго дерева есть? — настаивал Шашапал.

— Есть, — не сразу ответил Ник.

— Какой?

— От доброго дерева тепло исходит. Чем добрее дерево, тем больше вокруг него тепла.

— А зимой? Когда мороз? — усомнился Шашапал.

— Зимой тоже. Даже в сильную стужу, — подтвердил Ник.

— Но почему же, почему же я никогда этого не чувствовал? — едва не заплакал от обиды Шашапал. — Неужели мне ни одного доброго дерева не встречалось?

— Ну чего ты? — встревожилась Медуница. — Думаешь, от добрых деревьев, как от печки, жаром пышет?

— Совсем нет, — утешил Шашапала Ник. — Это тепло едва уловимое. Если руку близко поднести, а потом медленно-медленно подвигать к стволу, чем ближе подвигаешь, тем теплее. Но не просто так. Сначала надо, чтобы лучше леса ничего для тебя не было. Я в лесу всю жизнь бы прожил. Лес ведь гораздо добрей людей. Лучше. Хотя первый раз, когда я с муравьями разговаривать стал, они меня покусали. Больно покусали. Было так. Прилег я возле муравейника, где у них главная дорога проходит, чтобы увидать побольше. Глядел-глядел на муравьиную работу и понял, что очень много сухой елочной хвои им не хватает. Отошел в иссохший ельник, набрал полную пригоршню, вернулся и высыпал все до последней иголочки на середину муравейника. Думал — обрадуются, а у них заваруха началась. Я так засмотрелся, что не заметил, сколько муравьев на меня наползло. Да как начали кусаться… Разозлился. Обиделся. А потом дошло. Не надо с дурацкими услугами в чужие дела лезть. А через пять дней я на дубки изломанные вышел. Молоденькие. Покалечил их кто-то. Я, как мог, стал дубки перевязывать, лечить. Многие погибли. Засохли. Но и выправилось немало.

— Ты от тех дубков тоже силы получал? — не дав Нику дорассказать, спросил Шашапал.

— Нет. Они же маленькие еще. Для такого дела большие деревья нужны. Сильные.

— Подойти к дереву, прижаться и ругаться начать, — уточнял Шашапал.

— Не понял ты, — терпеливо вздохнул Ник. — Сперва место найти надо, где добрые деревья ближе друг от друга растут. И чтобы они сами тебя позвали как бы… Идти не спеша. Зря не плакаться. Вот как почуял, что деревья добрые к тебе сами чуток подвинулись, тогда уж и выговаривайся. Они все в себя возьмут. До капли. Каждый дуб сам по себе может взять, что в тебе наболело, без остатка принять. Но делать так надо, когда невмоготу совсем. А иначе… Он-то возьмет, примет. А совесть твоя как?..

— Ник, скажи, а когда весь выругался, сразу надо дуб обнимать, чтобы силу получить? — выпытывал Шашапал.

— Нет, — покачал головой Ник. — Сначала попробуй сам деревом побыть. Потом птицей. Мошкой какой-нибудь. Кузнечиком или шмелем. Листом земляничным. В мыслях, конечно. И уж после к дереву за силой иди…

— А в дачных лесах добрые деревья могут встретиться? — робко спросил Сергей.

— Почему не могут… Растут, наверное. Но их больше в лесах вольных. Добрые простор любят. Чтобы вокруг хватателей поменьше таскалось… А повезет если, можно издалека углядеть, как деревья через тропки перелетают. Местами меняются. И обратно к себе возвращаются. Но сам ты, если такое видеть будешь, камнем или кустом недвижным стать должен… Вот приедете ко мне туда. Покажу кое-что…

— Куда приедем? — не понял Шашапал.

— В леса, — проникновенно ответил Ник.

И тихая, сумасшедшая надежда заплескалась в его глазах.

— А вы… вы уезжаете разве? — вырвалось у Шашапала. — Все-таки решили уехать?

— Уеду я один. А Иг пока останется, — сказал Ник, с отчаянным упорством глянув в затылок отвернувшегося брата.

Медленно водя растопыренными пальцами по клеенке, Ник нарочито бодро запел:

Вернись попробуй, дорогой.

Тебя я встречу кочергой.

Таких затрещин, милый, надаю.

Забудешь песенку свою.

Ник пел, а Сергею казалось, что он прибивает к столу длинными гвоздями растопыренную кисть своей левой руки. Гвозди беззвучно входили в загорелую руку, но из-под широких шляпок, как ни всматривался Сергей, не показалось ни капли крови. Но вот Ник закончил песню, а вместе с ней и перестал «вбивать гвозди». Левая растопыренная кисть вместе с правой снова спокойно лежала на столе.