Крест и корона - [56]

Так, значит, те слова Екатерины Арагонской не были предсмертным бредом. Она действительно приезжала сюда еще в юности, вместе с первым мужем.

Я опустила глаза. Кровь из ранки все шла и шла, а потому работу следовало остановить. Не могла же я перепачкать эти изящные голубые и белые шелковые нити кровью.

Сестра Винифред закашлялась. Кашель у нее был хриплый, с мокротой.

Нам с сестрой Кристиной было известно, что это значит, и мы обе моментально вскочили на ноги.

— Надо ослабить на ней пояс, — предложила я.

— Нет, уже слишком поздно, — возразила сестра Кристина.

Всегда бледное лицо сестры Винифред стало пунцовым, и она упала на скамью, судорожно хватая ртом воздух и кашляя.

— Это вы виноваты, — осуждающе сказала Кристина сестре Агате. — Вы расстроили бедняжку разговорами о том, что нас выкинут на улицу. Мы здесь должны работать молча.

Та страшно возмутилась:

— Я начальница послушниц, и вы не имеете права меня критиковать.

Поднимая сестру Винифред, я сказала:

— Я отведу ее к брату Эдмунду.

Никто не попытался меня остановить. Наша начальница бранилась с сестрой Кристиной.

Я бросила взгляд на сестру Елену, которая сидела в углу и, как всегда, перебирала шелковые нити. Но она вовсе не осталась безразличной к происходящему: я увидела, как с ее щеки скатилась длинная капля.

19

Лазарет располагался с восточной стороны сада. Можно было пройти туда в обход по коридору, но, чтобы сократить расстояние, я потащила сестру Винифред через сад, не забывая при этом держаться тропинок. Бедняжка плелась рядом со мной, и мне приходилось следить, чтобы она случайно не перевернула корзинки с собранной валерианой или не ударилась головой о ветку айвового дерева. Из лазарета доносился мужской крик. Сестра Винифред вздрогнула, услышав его, но я лишь крепче обняла подругу за содрогающиеся плечи и заверила:

— Все будет хорошо.

Мы вошли в двери лазарета, и я увидела брата Эдмунда: он стоял, согнувшись над каким-то распростершимся на тюфяке человеком, ощупывая его ключицу и плечо. Я узнала Джона, нашего конюха. Рубашка на нем была расстегнута, глаза выпучены. Я возблагодарила Бога за то, что в этот день брат Эдмунд работал в нашем лазарете, а не в Стэнхаме.

— Ой, как мне больно, брат! Боженька ты мой, ну до чего же больно!

— Не богохульствуй, — пробормотал брат Эдмунд. Его пальцы прекратили ощупывать Джона. — Сейчас я вправлю тебе плечо. Потерпи: будет очень больно, но зато потом станет легче. Приготовься.

Джон неистово перекрестился левой рукой — правая безжизненно, словно плеть, лежала у него вдоль тела. Брат Эдмунд с такой силой навалился на поврежденное плечо конюха, что с головы у него при этом слетела черная шапочка.

— Не надо, брат! — в ужасе воскликнула я. Но он меня не услышал — страдальческий вопль Джона заглушил мой голос. Тело больного безжизненно вытянулось на тюфяке.

Брат Эдмунд поднялся, разгладил на себе мантию и только теперь заметил нас.

— У сестры Винифред снова приступ, — сказала я.

Брат Эдмунд стремглав кинулся к своему дубовому шкафу, в руке у него сверкнул ключ.

— Уложите ее куда-нибудь, — бросил он мне через плечо.

Я помогла сестре Винифред лечь на другой тюфяк; ее кашель тем временем перешел в хрипы. На лицо бедняжки выбилась прядь светлых волос, и я подоткнула ее под чепчик послушницы.

— Когда это началось? — спросил брат Эдмунд, энергично растирая пестиком в ступке темно-зеленые листья какого-то растения.

— Минут десять назад, — пояснила я. — Сестра Винифред разволновалась, а потом начала задыхаться.

— Из-за чего она разволновалась? — Брат Эдмунд наклонился и поднес чашу с истолченным средством к слабому огоньку.

Я рассказала ему, что сестра Агата очень обеспокоена будущим монастыря.

— Понятно. — Он прекратил работать пестиком. — Я сейчас дам ей лекарство. Отойдите в сторону, сестра Джоанна. Вам лучше его не вдыхать.

Я наблюдала из угла, как лекарь поместил дымящуюся чашу под нос сестре Винифред. Я была в лазарете на прошлой неделе, когда он давал ей это же самое средство. С приездом брата Эдмунда здесь появилось много новых лекарств и снадобий. И вдобавок он использовал новые методы. Раньше в монастырском лазарете заправляла острая на язык сестра Рейчел. Помню, как она разгневалась, когда ей пришлось уступить место брату Эдмунду. Но даже она не могла не признать его необычайную компетентность. Он без труда справлялся и в монастыре, и в маленьком деревенском лазарете, который оказался почти заброшен после смерти брата Мэтью. Братья были привычны к общению с посторонними: ведь они, в отличие от монахов, не жили, отгородившись от мира.

— Дыши, — скомандовал брат Эдмунд больной. — Еще. Еще.

Сестра Винифред несколько раз глубоко вздохнула и потянулась к его руке.

— Спасибо, — простонала она.

Он поднес ее руку к своим губам и легонько поцеловал, потом снова уложил больную на тюфяк. Увидев их рядом, я поразилась, насколько эти двое похожи. Те же карие глаза, светлые ресницы, широкий рот и тонкие губы. Хотя чему тут удивляться: они ведь как-никак родные брат и сестра. А еще я заметила, что брат Эдмунд сегодня неважно выглядит. Весь какой-то желтый, а в уголках глаз появились морщинки.