Крест и король - [10]

Эркенберт сравнивал тексты. Могла ли фантастическая история, недавно рассказанная им архиепископом Римбертом, оказаться правдой? Тогда, на встрече, в нее поверили все, и архиепископы и их советники. Но ведь она льстила их гордости, льстила патриотическим чувствам народа, и притом народа, постоянно отвергаемого и недооцениваемого могучим Римом. Эркенберт не разделял этих чувств – или пока не разделял. Англичане, помня историю своего обращения благословенным Папой Григорием, долгое время гордились своей верностью Риму. И чем Рим отблагодарил их? Если рассказанное Римбертом – правда, то, возможно, пришло время для верности… кому-то другому.

Итак, тексты. Главным среди них был тот, который Эркенберт хорошо знал, мог бы цитировать посреди ночи. Тем не менее не грех взглянуть снова. Четыре евангельских рассказа о распятии Христа слегка отличались друг от друга – лишнее доказательство их подлинности, ибо кто же не знает, что четыре свидетеля события всегда запомнят каждый свое? Но Иоанн – Иоанн сказал больше других. Переворачивая огромные жесткие страницы, Эркенберт нашел нужное место и стал перечитывать его, негромко проговаривая латинские слова и мысленно переводя их на родной английский.

«…sed unus militum lancea latus eius aperuit. Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра».

Копьем, подумал Эркенберт. Римским солдатским копьем.

Эркенберт лучше многих знал, как выглядит оружие римских воинов. В доме близ великого Йоркского собора, где он жил когда-то, еще немало сохранилось от казарм Шестого легиона Eboracum. Легион ушел из Йорка и из Британии четыреста лет назад, отозванный для участия в гражданской войне в метрополии, но большая часть его арсеналов осталась, и много нерастащенного и несгинувшего оружия все еще лежало в подземельях. Не знающие износу бронзовые детали катапульты, которую Эркенберт собрал для язычника Ивара, были подлинной старинной работы, такой же доброй, как и те времена. Железо ржавеет, но все-таки Эркенберт видел сверкающую и вычищенную, как на парад, полную амуницию римского легионера: шлем, панцирь, короткий меч, наголенники, щит и, конечно, римское копье с железным древком – пилум, называемый также lancea.

Да, подумал Эркенберт, это могло быть так. И нет сомнений, что Святое Копье, копье, которое пронзило грудную клетку Сына Господня, могло сохраниться в своей материальности. Ведь я сам видел и держал в руках оружие, которому, видимо, не меньше лет.

Но кому могло прийти в голову сохранить такую вещь? Это должен был быть кто-то, кто понял значение этого оружия в тот самый миг, когда его использовали. Иначе копье вернулось бы в казармы и смешалось с тысячами себе подобных. Кто мог сохранить это оружие? Нет, подумал Эркенберт, судя по всему, что говорил архиепископ, это не был набожный Иосиф из Аримафеи, которого евангелист Иоанн упоминает четырьмя стихами ниже.

Такой человек, тайный ученик Христа, вполне мог выпросить у Пилата разрешение похоронить тело, мог сохранить чашу, которую Иисус благословил для учеников на Тайной Вечере – хотя Иоанн о том не упоминает. Но он не мог бы завладеть казенным боевым оружием римлян.

А вот центурион… Эркенберт задумчиво листал страницы Библии, переходя от одного Евангелия к другому. Центурион упоминался в трех из них, и во всех трех сказал почти одно и то же: у Луки – «истинно Человек Этот был праведник», у Марка – «истинно Человек Сей был Сын Божий», у Матфея – «воистину Он был Сын Божий». А в четвертом Евангелии, от Иоанна, не мог ли автор упомянуть центуриона, как «одного из воинов»? Если центурион, выполняя свои обязанности, пронзил грудь Иисуса, а затем увидел чудо или ощутил его присутствие – что было бы для него естественней, чем хранить и беречь свое – копье?

А что было с центурионом после казни Иисуса? Эркенберт повернулся к другой книге, небольшой, потрепанной, без обложки, по-видимому, сборнику писем с рассуждениями о землях, кредитах и долгах, написанными в разное время разными людьми, к книге, которую большинство библиотекарей давно отправили бы отскоблить для повторного использования. Эркенберт занялся письмом, о котором говорил Римберт. Оно выглядело достаточно прозаично. Письмо римского времени, написанное на латыни – на плохой латыни, с интересом отметил Эркенберт, на латыни человека, знающего только команды и незнакомого с откровениями грамматики, – в заголовке извещало, что послано каким-то Гаем Кассием Лонгинусом, центурионом Тридцатого легиона Victrix. Оно с благоговением живописало распятие бунтовщика в Иерусалиме и было адресовано центурионом домой для – Эркенберт не смог разобрать имени, но определенно что-то германское, не то Бинген, не то Зобинген.

Эркенберт выпятил нижнюю губу. Подделка? Письмо явно переписывалось несколько раз, но за столько-то веков и не могло быть иначе. Если бы переписчик старался подчеркнуть важность документа, стал бы он делать такую убогую копию, таким жутким почерком? Что касается самой истории, Эркенберт не сомневался, что в году от Рождества Господа Нашего тридцать третьем центурион легиона в Иерусалиме мог быть родом из Рейнской земли. Или из Англии, если угодно. Разве сам великий Константин, сделавший христианство официальной религией империи, не был объявлен императором в родном для Эркенберта Йоркском соборе?