Крест без любви - [48]

— Сейчас ты познакомишься со своим единственным соперником.

Наверху их встретил могучий великан с проседью в курчавой шевелюре, грубым, отекшим от спиртного лицом и цепким и в то же время столь знакомым Кристофу отсутствующим взглядом. В ответ на молчаливый вопрос великана Корнелия представила Кристофа:

— Это Кристоф Бахем, мой… единственный человек, за которого я когда-нибудь выйду замуж. — Ее лицо на миг очаровательно зарделось, и, не дав великану излить на них поток слов, она быстро сказала: — Каспар, я даю тебе десять минут на то, чтобы достать этому молодому человеку подходящий штатский костюм и дать мне взаймы сто марок. И пожалуйста, не делай вид, что ты сидишь на мели.

Великан поначалу несколько театрально отпрянул назад, но потом все сразу сообразил и, добродушно расхохотавшись, почесал в затылке.

— Да входите же, — сказал он, успокоившись, провел их в комнату, заставленную старинной мебелью, и усадил в удобные, восхитительные старомодные кресла. На столе стояли бутылка и один стакан.

— Выпей, солдат, — предложил он. — У тебя самая лучшая девчонка, какую я встречал в жизни. Жаль только, что она никакая не актриса; а тебе, — повернулся он к Корнелии, — тебе я тоже желаю счастья. Не похоже, чтобы этот юноша родился в мундире, прежде чем… — Потом опять вдруг оглушительно расхохотался: — Пейте, ребята, и будьте счастливы! А теперь я погляжу, чем смогу посодействовать этому дезертиру.

И он быстро вышел из комнаты.

Вдруг лицо Корнелии исказилось от страха; она подбежала к Кристофу и уткнулась в его грудь:

— Послушай, я так боюсь, как будто мне грозит смерть.

Кристоф поцеловал ее в лоб и обхватил любимое лицо ладонями, словно драгоценное сокровище.

— Не бойся, — прошептал он, — тебе нечего бояться, ведь я тебя правда очень люблю. — Он сказал это с таким жаром и так проникновенно, точно хотел изгнать из нее злого духа.

— А мне мерещится, будто счастье нам дано лишь на миг, как если бы дверь открылась и тут же вновь закрылась, — лишь как возможность, а вовсе не как ощутимая реальность. Везде поджидает опасность, ни часа мирной жизни и покоя; мы загнаны и зажаты со всех сторон и всегда сможем быть вместе лишь во время отпуска, лишь обрывки часов и дней вместе, вечно гонимые куда-то произволом государства; мы погибнем… погибнем… Веришь ли ты хотя бы, что там, наверху, в другом Царстве, в единственном Царстве, мы сможем быть вместе? Веришь ли, что Господь может всерьез воспринять нашу ничтожную человеческую любовь? — В ее горящих мрачным огнем глазах проглянула искорка надежды. — Ну ответь же мне, — добавила она нетерпеливо, — ответь же… Ты… ты ведь наверняка знаешь.

На лице Кристофа была написана странная смесь восхищения и боли; непривычное для него чувство безмерного счастья и бесконечной боли воодушевило его, и он едва слышно прошептал:

— Да, я верю в это, верю, что там мы сможем обрести друг друга и возрадоваться; я верю, что и человеческая, непостижимая, бешеная и кровавая любовь так же бессмертна, как и наша плоть, что там мы обретем блаженство.

Он даже встревожился, увидев, с каким упоением она внимала ему — казалось, только его слова и могли ее утешить. «Боже мой, — подумал он в испуге, — надеюсь, я сказал правду…» И на него тоже опустилась черная туча…

Когда дверь открылась, они испуганно отпрянули друг от друга, но великан милостиво помахал им рукой:

— Целуйтесь себе на здоровье, дети мои, целуйтесь… Жизнь так коротка, а война нависла над вашими головами, как грозовая туча. — И, будто догадавшись, что означает серьезность на их лицах, добавил: — Простите меня, я всего лишь старый пьяница, старый верблюд…

Корнелия подошла к великану и положила руки на его плечи; она засмеялась, негромко и сдержанно, но все же засмеялась.

— Не сердись, Каспар, — сказала она спокойно, — но мне сдается, нам больше не нужен этот маскарад.

Кристоф молча кивнул, а потом удивленно и радостно улыбнулся, поняв, что они с Корнелией думают одинаково.

— Может, ты дашь нам бутылку шнапса и пачку сигарет? Мы пойдем погуляем. — Ее словно подменили: она была так спокойна, собранна и полна радостного ожидания, словно чисто женское ощущение защищенности пришлось ей по росту, как новое красивое платье.

Когда стали прощаться, Каспар особенно тепло и долго пожимал руку Кристофу, но лицо его помрачнело и нахмурилось.

— На войне будь поосторожнее, солдат, а то у тебя такой похоронный вид, будто ты уже погиб под Лангемарком…

В сопровождении хоровода легких снежинок они зашагали по матово поблескивавшему снежному покрову; они были совершенно одни во всем мире и находились на поверхности земли, на этой тонкой корочке между древними тайнами планеты, существующей с незапамятных времен, и отдохновенной обещанной жизнью на Небесах, на этой темной, столь горячо любимой корочке, где люди живут и умирают, страдают и радуются, грешат и молятся с тех пор, как Господь их создал…

Корнелия странно изменилась — она была радостна, спокойна и серьезна, но за этой радостью таилась уверенность в неминуемых страданиях; и Кристоф вновь ощутил близость кровавой реальности Креста, о чем за эти два месяца счастья почти совсем позабыл. Креста, победительно возвышающегося над пропастью, которая разделяет человечество, причиняющего боль и все же внушающего надежду; счастье заключалось в основном в надежде на счастье, и эта надежда была уже как бы предвестьем блаженства, так же, как поцелуи и объятия любящих — суть лишь обещания таинства, бурного и страшного таинства слияния души и тела, которое может произойти лишь в мечтах. Исполнение их счастья где-то вплетено Господом в непроницаемую для людей завесу времени, и им остается лишь ждать и ждать, не гася свет в сердцах, пропадая от жажды любви и всегда помня о загадочной завесе времени, которая приоткрывается лишь на мгновения и вновь исчезает в вечности…