Крещение Руси: от язычества к христианству - [48]

В «Похвале» Илариона Владимир-Василий именуется «во владыках апостолом», учителем и наставником, повелевшим славить Святую Троицу «во всех градах», прославляется за нищелюбие и «милость на суде» (освобождение должников и «работных»). Князь прямо уподобляется Константину Великому — «с епископы сънимаяся чясто, съвещаваашеся, како в человецех сих ново познавшиих Господа закон уставити». Подобно Константину и Елене Владимир с бабкою своею «Ольгою принесъша крест от новааго Иерусалима, Константина града, и сего по всей земли своей поставивша, утвердиста веру». С этого момента, когда к мужеству и смыслу добавилось благоверие (сопряженное с властью), когда Владимир стал Василием, его образ приблизился к имперскому образцу, а его власть обрела божественную санкцию.

Действительно, титул кагана, которого добивались и судя по всему добились русские князья к концу X в., не предполагал «божественной» санкции с точки зрения Илариона: напротив, в соответствии с идейным замыслом «Слова», этот титул — титул главы иудейского государства — прямо отсылал к «ветхому» Закону, но не к новой Благодати. «Сьвлече же ся убо каган нашь (Владимир) и с ризами ветъхааго человека съложи тленнаа, отрясе прах неверия и вълезе в святую купель, и породися от Духа и воды, в Христа крестився». Вместе с тем и этот титул, и проводимая Иларионом генеалогическая линия — от деда Игоря Старого к внуку и правнуку — свидетельствовали о той тенденции, пути к единовластию, которая пробивала себе дорогу в русском княжеском роде, начиная с того времени, когда русские князья стали претендовать на хазарский титул. Очевидно, что Иларион следует здесь той же княжеской традиции, которой следовал летописец, составлявший «сказания» о первых русских князьях (предполагается даже участие самого Илариона в начальном русском летописании). Он руководствуется не только политическими амбициями русского княжеского рода, с языческих времен претендовавшего на этот титул, но и общей для древнейшей русской книжности тенденции. В начальном летописании избавление от хазарской дани со славян воспринималась как освобождение из египетского плена богоизбранного народа, призванного властвовать над другими: «Володеють бо козары русьскии князи и до днешнего дне», — заключает летописец.

Но в летописной традиции само призвание князей в Новгород не есть «божественный акт», а связано с «земным» рядом. При этом упор делается на прямую генеалогическую линию — мотив князей-братьев, в том числе упоминание Бориса и Глеба, и братнего согласия внутри княжеского рода отсутствует у Илариона и остается периферийным в летописных — древнейших — сказаниях о первых русских князьях вплоть до рассказа о братьях Ярославичах, наследниках Ярослава Мудрого. «Каганы» Владимир и Ярослав стремились всеми средствами утвердить идею «самовластия», в государственной идеологии осуществлялся синтез славяно-русской, хазарской и византийской традиций, но «родовая» княжеская традиция также сохраняла свое значение в том же «Слове о законе и благодати».

2. Слово и образ

Иларион обращается к Владимиру:

«Виждь чадо свое Георгия, виждь красящааго стол земли твоей, — и продолжает: — Виждь благоверную сноху твою Ерину, виждь вънукы твоа и правнукы»…

Это обращение к покойному «кагану» как бы воспроизводит словесно знаменитую ктиторскую фреску Софийского собора, изображавшую членов семьи Ярослава Мудрого (известную по рисунку Вестерфельда). Предполагалось даже, что само «Слово» было произнесено Иларионом при освящении киевской Софии (хотя существует гипотеза Мюллера о том, что «Похвала» Владимиру была произнесена у его гроба в Десятинной церкви). Наблюдения современного филолога С. Сендеровича выявляют глубинный смысл, связующий историософию Илариона с храмом и храмовой литургией: «Литургический цикл имеет трехслойный характер: он представляет события и формулы еврейской истории в качестве пророчеств о Христе, в центре его находится цикл жизни Иисуса, и третий его слой составляют службы святым пост-евангельским, т. е. самой новой истории. Этому соответствует и трехъярусный принцип декорирования храма. Лихачев когда-то говорил о монументальном принципе древнерусской культуры. Это он и есть. Храм был центральным феноменом, воплощавшим этот монументальный принцип, определявший строительное религиозное сознание. Космологический план храма не должен заслонять его исторической основы. Можно сказать, что историческая парадигма Илариона — это проекция литургико-храмовой концептуальной структуры на историческую ось»[30]. Новая русская история у Илариона венчает историю христианскую, пришедшую на смену ветхозаветной, — княжеское семейство на ктиторской фреске Софии предстоит Христу.

Там были изображены сам Владимир и Ярослав, подносящий храм Христу: он носит императорский венец — стемму, но показательно, что здесь же изображено все семейство Ярослава — жена Ирина, его сыновья и дочери, что не характерно для византийских ктиторских композиций. Огромные хоры Софийского собора были построены для того, чтобы вмещать это многочисленное княжеское семейство, а тринадцать глав Софии не только напоминали о Христе и его апостолах — они призваны были освещать просторные хоры: архитектура Софии, как и других первых русских храмов, включая Десятинную церковь и Спасский собор, построенный Мстиславом в Чернигове, учитывала специальный «княжеский заказ» — размещение княжеского рода.