Крепостная навсегда - [9]

— А вы, Карл Модестович, как вижу, все по чужим углам скитаетесь. Так и не купили себе имение в Курляндии? — заботливо поинтересовалась Полина.

— Без тебя у меня ничего не получается, Поленька! Я — ничтожество без тебя, — рыдал Модестович, обнимая и целуя ее ноги.

— Кстати о ничтожествах, — вспомнила Полина. — Где Анна?

— Здесь я! — выскочила из-за печки замарашка Анна.

— Опять грязищу развела, тупица. Быстро убирай! — принялась ругать ее Варвара.

— Фуй, какая же она неопрятная, — брезгливо поморщился Модестович.

— А уж ленивая! — поддержал его Григорий.

— Не зря ее барин розгами стегает за плохую уборку, — закивал Никита.

— Что же вы так на бедную девочку накинулись? — участливым тоном остановила их Полина. — Не виновата она, что такой уродилась. А скажите — не она ли за меня в театре у барона играет?

— Уж лучше всю ночь кошачьи вопли слушать, чем ее пение, — отмахнулся Григорий.

— Да на ее выступление зрители все тухлые яйца извели, когда она стихотворение Жуковского читала, — пожаловался Никита.

— А разве не хотел барон освободить ее?

— У барина теперь один свет в окошке — ты, Полинушка, — улыбнулась Варвара. — О тебе все думки и стремления.

— Ах, — запечалилась убогая Анна, — никогда мне такой талантливой, как вы, не бывать!

— Запачкаешь, платье-то дорогое запачкаешь! — вскричала Варвара, видя, как растопили Анькины слезы сердобольную красавицу Полину, и она подошла к несчастной, чтобы ее пожалеть.

— Анна возьми, — протянула Полина Анне от щедрот своих одну ассигнацию. — Купи себе, что понравится.

— Благодетельница! — Анна кинулась руки ей целовать.

— Ангел! — умилились Варвара, Модестович да Никита с Григорием.

— Такова судьба, — многозначительным тоном изрекла Полина. — Кому-то всю жизнь суждено кухонные столы драить. И лишь избранные могут быть богатыми и знаменитыми…

— Полина, проснись, проснись, говорю, — раздался над ее ухом надтреснутый, глубокий женский голос.

— А?! Что?! — вскочила Полина с кровати, еще не в силах оторваться от волшебного видения.

— Если звала, то быстро говори — зачем, а то я тебя все добудиться не могла. Сон, что ли, больно сладкий?

— Сычиха! — обрадовалась Полина, наконец, разглядев ночную гостью. — А я тебя все ждала, ждала, да, видать, и заснула. А тебя никто не видел?

— Если и видели — молчать будут, боятся меня — вдруг сглаз да порчу наведу.

— А можешь? Настоящую?

— Заплати и увидишь.

— Об этом не беспокойся. Есть у меня враг, терзает, хуже зверя. Нет сил терпеть.

— Знаю, знаю твою беду, можешь имени не называть.

— Откуда знаешь?

— Прожила я на свете долго, людей насквозь вижу. А беда твоя обычная. Зависть тебя терзает. Чувство это черное, сожрет тебя…

— Не про меня разговор, — перебила ее Полина. — Сделай так, чтобы она маялась, как я маюсь. Чтобы она в сто раз сильнее моего страдала! Мне нужно сильное средство! Очень сильное!

— Эка, тебя распирает, — нахмурилась Сычиха. — А знаешь ли ты, девица, что сильное средство может и в могилу свести?

— Об этом и прошу тебя, бестолковщина! — взвилась Полина. — А я уж в обиде не оставлю! Заплачу, сколько скажешь!

— Нет, на смертельное заклятие ты меня не уговоришь. Поищи кого другого. Да и не пристало мне на старости лет под судом ходить!

— Тогда проваливай отсюда, ведьма старая! Нечего людям голову морочить! Всем расскажу, что ты никчемная колдунья!

— Да кто тебе поверит?

— Поверят, когда сама все сделаю! Когда сама порчу наведу!

— Ну, ну, девица, в добрый путь! В добрый путь, красавица! — рассмеялась Сычиха и исчезла, словно просто растворилась в воздухе.

Сон у Полины, как рукой сняло. Кто же думал, что Сычиха такой разборчивой окажется! Или Анька проклятая и ее околдовала, вот только когда успела-то? Но ничего, я и сама все могу, — подумала Полина и тайком на кухню побежала, прихватив из комнаты заветный мешочек с травами, которые у старой цыганки на перчатки шелковые — подарок Модестовича — выменяла.

Варвара, судя по всему, уже давно встала — печку развела, да, видимо, сама вышла куда-то. И Полина тут же бросилась к плите, наплескав воды в горшочек и высыпав в него цыганское зелье.

Отвар уже загустел и остывал на столе перелитым в большую металлическую кружку, когда Полина спиной почувствовала чье-то присутствие. Она вздрогнула и схватилась за кочергу.

— Ты чего, Полюшка, уже и своих не узнаешь?

— Фу, черт! Карл Модестович! Напугал-то зачем? — Полина опустила кочергу и схватилась за сердце — оно так и рвалось из груди.

— Тебя искал. Проститься хотел.

— Как проститься? — растерялась Полина. — Обещали золотые горы, а теперь бросаете меня здесь, бежите…

— Дело приняло другой оборот. Возращение молодого Корфа все изменило.

— А я думала, вы никого не боитесь.

— Я и не боюсь. Но он слишком хитер, чтобы его обмануть, и слишком здоров, чтобы его извести! Он непременно докажет, что барон вернул деньги Долгорукому, и все! Понимаешь? Все! Всему конец! К тому же старик уже обнаружил недостачу. Нет, бежать мне надо.

— Вас, значит, и в тюрьму посадить могут?

— Могут и в тюрьму. Старый барон уже грозил исправнику на меня донести!

— Плохо дело, — упавшим голосом прошептала Полина.

— Хуже некуда. Напрасно я доверял Долгорукой. Ей-то что? Уехала к себе в поместье чаи гонять с Забалуевым. И нет ей до того никакого дела — в тюрьму меня упекут или вздернут…