Крепость во тьме - [268]

– Что? То, что всегда делают люди. Воспитывать как мужчину.

– Это будет мальчик, да?

– Скорее всего, да, но и девочка вполне устроит. – Он усмехнулся.

– Ты станешь его ненавидеть?

– Речь идет о ребенке моей дочери. Я могу ненавидеть его отца, но не младенца. Дитя невинно.

– Ты и впрямь путешествовал по странным землям. Неудивительно, что старейшины тебя не любят.

– Старейшины уходят. Идеи бессмертны. Так говорит Ученик.

Она уже чувствовала себя лучше, но страх никуда не делся.

VII

– Прекрасный сын, – сказала старуха, улыбаясь беззубым ртом. – Прекрасный сын. Могу сказать, юная госпожа, что он станет великим. Судьба в его руках. – Она подняла повыше красное морщинистое орущее существо. – И он родился в рубашке. Лишь настоящие избранные рождаются такими. О да, ты стала матерью могущественного человека.

Нариман улыбнулась, хотя не слышала даже десятой доли ее слов. Она думала лишь о том, что схватки закончились и боль отступила. Ее охватывали невероятно теплые чувства к ребенку, но не было сил их выразить.

В палатку заглянул Моуфик:

– Садра, все в порядке?

Лицо его побелело. Словно в тумане, Нариман поняла, что он тоже боялся.

– Оба отлично себя чувствуют. У аль-Джахеза родился крестник, которым он может гордиться. – Она повторила предсказание.

– Лучше не говори ему об этом, Садра. Это смахивает на суеверие, а он очень строг ко всему, что связано с религией.

– Решения любых людей, как простых, так и избранных, не могут изменить естественного порядка вещей. Предзнаменование есть предзнаменование.

– Возможно, возможно. Может, отдашь ей ребенка?

– Да, конечно. Когда-нибудь я буду гордиться тем, что держала его на руках.

Она опустила младенца к груди Нариман. Тот взял сосок, но не слишком охотно.

– Не беспокойся, юная госпожа. Скоро он будет сосать от всей души.

– Спасибо, Садра, – сказал Моуфик. – Аль-Джахез сделал хороший выбор. Я в долгу перед вами обоими.

– Это большая честь для меня, господин. – Она вышла из шатра.

– Каков малыш, а, Лисичка? Он стал Молотом Господним еще до того, как сделал первый вдох.

Нариман уставилась на него. Он не просто устал, но и был чем-то обеспокоен.

– Всадник?

– Он тут, недалеко.

– Я так и думала. Я его чувствовала.

– Я пытался его выследить, но он меня избегал. Я не осмелился заходить далеко.

– Может быть, завтра…

«Тебе никогда его не поймать, – засыпая, думала она. – Он обманет тебя с помощью Силы. Ни одному воину его не поймать. Лишь время или хитрость может его убить».

Она заснула. Ей снился всадник и чувства, которые охватили ее с ним в третий раз.

Подобное снилось ей часто. Это было единственным, что она скрыла от Моуфика. Он бы ее не понял. Она не понимала сама себя.

Возможно, в душе она все-таки была шлюхой.

VIII

Нариман назвала ребенка Миср Сайед бин Хаммад аль-Мубураки, что означало «Миср Сайед, сын пустыни, из племени аль-мубурак». Слово «Хаммад» могло означать также мужское имя, и оно стало именем ее несуществующего мужа. Однако дед Мисра называл его Тоуфик эль-Масири, или Верблюжьи Ноги, по причинам, казавшимся забавными лишь ему одному.

Миср быстро рос и учился и отличался удивительным здоровьем. У него редко бывали колики или боли, даже когда резались зубы. Большую часть времени он был весел и счастлив и всегда удостаивался крепких объятий от деда. Нариман постоянно удивляло, что она может настолько любить одного человека.

– Как могут женщины любить больше одного ребенка? – спросила она.

Моуфик пожал плечами:

– Для меня это тайна. Я был у матери единственным. Как и ты у твоей.

Первые два года прошли словно идиллия. Ребенок и козы отнимали слишком много времени, чтобы беспокоиться о чем-либо еще. Однако на третий год Моуфик помрачнел. Его душа уже не лежала к забавам с Мисром. Однажды Нариман увидела, как он точит боевой меч, глядя на холмы. Потом она поняла: он ждал всадника.

Мысль об этом пробудила в ней прежние фантазии. Ей страстно хотелось встречи с шагуном. Она держала левую руку над огнем, пока боль не выжгла желание.

Вскоре после того, как Мисру исполнилось три года, Моуфик сказал:

– Я собираюсь встретиться с аль-Джахезом. Пора тебе стать вдовой Хаммада.

– Будет ли там безопаснее? Не заявится ли шагун, как в прошлый раз?

– Аль-Джахез считает, что нет. Он полагает, что жрецы его прогонят.

Нариман подошла к пологу шатра и окинула взглядом недружелюбные холмы.

– Иди к нему. Я боюсь возвращаться туда, где люди могут покрыть меня позором, но еще больше я боюсь шагуна.

– Я надеялся, что ты так скажешь.

Она слегка успокоилась. Ночь прошла без происшествий. Моуфик должен был вернуться к полудню. Если чем-нибудь себя занять…

Был почти полдень, когда Миср крикнул:

– Мама, дедушка едет!

Вздохнув, она отложила дела и вышла ему навстречу:

– О нет. Да сохранит нас Каркур…

Вряд ли стоило винить Мисра за ошибку. Он редко видел кого-либо верхом, кроме Моуфика.

Шагун был далеко внизу в долине и двигался в их сторону. Он казался крупнее, чем был, словно далекий город, видимый сквозь дымку на горизонте. Он ехал не спеша, и скачущий конь словно гипнотизировал Нариман. Казалось, он нисколько к ней не приближался.

– Иди в шатер, Миср.

– Мама?