Крепость мертвых - [8]

— Я иду к тебе, отец! — сказал Инка Юпанки.

И, поднявшись по каменным ступеням, вступил в храм. Хотя там было темно и дым застилал ему глаза, он видел. Но вот Атахуальпа пробежал вдоль стен, и факелы зажглись один за другим. Все сильнее и ярче сияла большая золотая статуя Солнца, и шесть фигурок вокруг нее все яснее выделялись из тьмы, как славные воспоминания, пронзающие тьму времен.

Теперь горели все факелы, и Атахуальпа стал невидим.

Их дым соединялся с тем, что исходил из глубин земли, за спиной золотой статуи, и ткал темную вуаль, складки которой растекались между каменными стенами, тщетно пытаясь вырваться сквозь крошечное отверстие в крыше. Сын Солнца воздел руки к своему сияющему родителю. Красные глаза факелов следили за его движением — приветствием и безнадежной мольбой.

Потом последний Инка медленно повернулся и посмотрел на семь «тийяна» — низких тронов из красного дерева, покрытых дорогими тканями.

На шести из них застыли разодетые мумии его предков. Все они казались старыми, как время, — хотя некоторые умерли молодыми, все устремляли на него взгляд пустых глазниц и скалили зубы, уже не прикрытые истокьчившими губами. Черепа, обтянутые пожелтевшей кожей, — головы могучих Сыновей Солнца — казались горьким воплощением презрения. Сухие мощи рук впивались в шары коленей с суровой, упорной волей.

— Мир тебе, — говорил Майта Юпанки, склоняясь перед каждым из них.

И вдруг вздрогнул, завидев шестого Инку, в искаженных чертах которого узнал свои собственные черты.

— Значит, ты… — шепнул он. И добавил, стараясь овладеть своим голосом: — Я повинуюсь вам, мои предки.

Затем опустился на седьмой тийяна, словно специально приготовленный для него. Теперь он не чувствовал вязкого дыма и не утирал слезившихся глаз. Окаменев на троне, вырезанном из ценного красного дерева, он, казалось, оплакивал свою крепость и свой народ. Но, прежде чем попытаться возродить павшую крепость, ждал совета от своих небесных родичей. Он смотрел на костлявые лица мумий, и их каменные глазницы смотрели на него. Они говорили молча, молчанием.

А под большой золотой статуей, видимой лишь мертвым глазам мумий и слепым — последнего Инки, торжественным парадом проходила история. Это были суровые процессии и жестокие битвы, пышные празднества с жертвоприношениями, картины труда — бесчисленные массы людей, кропотливо роющихся на полях, самоотверженно трудящихся в мастерских, и веселые пиры, во время которых барды «амаута» воспевали героические подвиги своих прадедов. Потом явились железные люди из-за океана, по их коже стрелы скользили бессильно, люди, жадно рвущиеся к золоту, с мечом в одной руке и с крестом в другой. Железные стволы выплевывали огонь и железо. Пламя пожирало поселения, и на кострах горели тела предводителей, от которых Фрэй Винсенте де Валверде требовал христианской смерти — чтобы они не попали в ад. Из-под земли приглушенно звучали барабаны в честь павших. Все покорители империи кончали тем, что убивали друг друга, чтобы завладеть золотом, и дьявол Фрэй Винсенте, епископ де Куско, был схвачен индейцами, которые, сказав: «То, что ты хотел видеть всю жизнь, увидишь сейчас!», залили ему глаза золотом.

Столб дыма вдруг перестал подниматься, затем снова прянул с неожиданной силой, и его искры пронзили ядовитую бездну. Факелы безнадежно, как души грешников, бились и гасли один за другим. Статуя Солнца освещалась теперь лишь искрами, вылетающими из темного столба. За стенами храма тяжелые клубы дыма окутали крепость, и свет рождающегося дня не мог их рассеять.

— Сын Солнца! — прозвучал в тишине храма торжественный голос, напоминающий звук больших ракушек, в которые трубят перед атакой.

Прошло уже много часов с тех пор, как Атахуальпа скрылся; теперь он стоял на пороге Дома Солнца, держа перед лицом мокрую ткань. Трижды вскрикнув, он проник в здание, наполненное ядовитым дымом, подошел к тому, которого привел в Крепость мертвых, и, опустившись на колени, коснулся его руки. Рука была холодной. Тогда он встал, зажег факел, который принес с собой, и приблизил его пламя к лицу человека, занимавшего седьмой тийяна. Широко раскрытые, с белками, изъеденными укусами дыма, голубые глаза смотрели на него, не видя.

— Покойся возле своего родителя, — сказал Атахуальпа. — Если бы я мог занять твое место! Но человек, завидующий другому, вредит самому себе…

Медленными движениями он стащил с оцепеневших рук обручи из зеленого металла, подаренные его предкам бородатыми белокожими рогами, пришедшими в век легенд из забытой Атлантиды, и, склонившись, поцеловал камень у ног того, кто оставался среди оскаленных мумий. И покинул храм.

Ничто не читалось на его лице, когда через некоторое время он шел по улице поселения, из которого уходил вместе с Мак Алленом, и когда вступил в хижину, в которой, на яркой разноцветной подстилке, неподвижно сидел старик. Он молча уселся рядом, сквозь приоткрытое оконце в хижину проникал золотой луч, согревая спину старика.

— Инка узрел лицо своего родителя, — тихо сказал Атахуальпа.

— Он ушел свободно и примиренно?

— Да, — глухо ответил Атахуальпа. — Обручи жертвы пели. Может ли надеяться Народ Солнца?