Крепость - [7]

Физика была убежищем понадежнее. В отличие от свиданий с Лизой свидания с физикой не требовали от него вечерних прогулок. Она оправдывала его сидение дома, в своей комнате закрывшись. И эти его занятия не мешали ему «быть на подхвате», помогать кузине Лине. Переехав к ним из-за бабушкиной болезни, Лина почти весь день сидела дома, к ней приходил, — чаще, чем раньше к отцу, — отцовский приятель, говорун дядя Илья Тимашев. Его было интересно слушать, и было видно, что он любит, когда Петя его слушает. Поэтому, рассуждая, поглядывал на него, ловя, какое впечатление производит. Такое внимание к себе Петя опять же связывал со своей физикой. Еще весной увидел Тимашев, что он читает «Небесную механику» Лапласа, удивился и спросил: «Разве это современно?» — «Не очень-то, — ответил Петя. — Но знать все равно надо. Некоторые до сих пор называют черные дыры «объектами Лапласа». Он их открыл». Тимашев тогда отрывисто так вздохнул: «Молодец! Мой предпочитает тусоваться с хипами». Сын дяди Ильи Тимашева, как знал Петя, был не то на год его младше, не то ровесник, но он промолчал, не умея в этой ситуации найти подходящие слова.

Лина поначалу шикала на него и отправляла за уроки, когда приходил Тимашев, но потом перестала. С Петей они были вроде бы даже союзники, как «оставленные», оставленные ухаживать за «бабкой» (так Лина называла бабушку Розу) и терпеть ее недовольство, повелительные окрики и указания. Петя, однако, не мог предположить, как Лина отнесется к его вечернему походу в театр. Все зависело от того, как прошли первые полдня и в каком Лина настроении.

Конечно, быть может, было бы и лучше, если б бабушка переехала в «Дом старых коммунистов» в Переделкино, как это сделала их соседка, Лидия Андреевна Обручева, которая когда-то была в Испании вместе с бабушкой Розой. Ее внука, Бориса Кузьмина, Петя знал по двору, а дядя Илья Тимашев вроде бы даже приятельствовал с ним, поэтому Лина не раз затевала с Тимашевым разговоры о Переделкино, но дядя Илья говорил, что без согласия Розы Моисеевны отправлять ее туда нельзя, осторожно замечая Лине, что все уж не так страшно и сложно, как она изображает. Во-первых, бабушка Роза была прикреплена к Четвертому управлению, а потому каждый день, а если по вызову, то несколько раз в день, приезжали неотложки с обходительными врачами, имевшими все современные лекарства. Врачи замучились и все же безотказно ехали на каждый капризный бабушкин звонок. Из обычной поликлиники, и Петя это понимал, к человеку такого возраста приезжать отказывались: так без врачебной помощи скончался от инфаркта дед Петр, отец его матери. Узнав, что ему под семьдесят, врач начал давать советы по телефону, а потом и вовсе трубку бросил. Бабушка же Роза по любому недомоганию требовала врачей, так что Лине и Пете становилось неловко, и они безуспешно пытались убедить ее не гонять людей зазря по нескольку раз на день. Но бабушка упрямо твердила, что ей «положено» и терпеть «болезненные явления» она не намерена. Вот это вот «положено» и облегчало, и весьма сильно, Линину участь — ведь все самые лучшие лекарства, которые и достать нигде нельзя было, разве что за бешеные деньги у спекулянтов, Петя спокойно покупал в аптеке Четвертого управления на Сивцевом Вражке. «Старым большевикам» лекарства выписывались на красном рецепте, по которому платить приходилось всего лишь двадцать процентов реальной стоимости лекарства. Во-вторых, бабушка имела талоны в «столовую лечебного питания» на улице Грановского (филиал для родственников — у кинотеатра «Ударник»). На эти талоны, стоившие бабушке всего шестьдесят рублей в месяц, можно было прокормить три семьи — продуктами, давно исчезнувшими из обыкновенных магазинов.

Вообще-то Лина была раньше добродушной, улыбчивой и приветливой. Петя помнил, как она принимала его с отцом в своей комнате на Красной Пресне: старинные стулья с высокими спинками и гнутыми ножками, столик с резьбой, удлиненные тонкие чашки с изогнутыми ручками в виде веток деревьев, фарфор, кофейник прямо-таки восточный, из носика лился густой струей черный кофе, на столе стоял молочник со сливками, печенье тонкое, сахарное. Рядом, правда, стоял модерный журнальный столик из пластмассы, висели какие-то железные книжные полки — результат ее недолгого замужества за знаменитым дизайнером. Впрочем, Лина тогда была для Пети посторонней, не членом семьи, хоть и считалась родственницей. И он как о чем-то далеком, к нему не относящемся слушал реплики Лины, вроде: «Ну, Владлен, это было, когда мама и я жили у вас…» Удивительно было только, что Лина называла отца на «ты». Но и простительно: была намного старше Пети, лет на пятнадцать, — совсем взрослая женщина. Теперь же, вот почти уже год, она жила в комнате родителей, согласившись присматривать за бабушкой, а заодно и за ним, Петей. Тогда-то он как-то до конца осознал, что она его родственница. Лина была заботливой, но какой-то странной. С утра до вечера пила крепкий кофе, сама молола, варила его в джезве и пила чашку за чашкой, объясняя это пониженным давлением; становилась порой раздражительной, без особых, на взгляд Пети, поводов; могла часами сидеть молча с сигаретой в зубах, уставившись в одну точку, пока не позовет ее бабушка. Словно некая заторможенность нападала иногда на нее, а иногда была, напротив, порывистой, нервной, даже оскорбительно-резкой, несправедливой. Но и тому вроде была причина: роман с дадей Ильей Тимашевым, о чем Петя узнал — догадался, только когда Лина к ним переехала. Она бледнела, видя его; при посторонних они старались держаться как случайно встретившиеся люди; когда он долго не звонил, она ничем не могла заниматься, только курила сигарету за сигаретой.