Крепкая подпись - [16]

После ухода Горбунова Рид заторопился: открыл свой чемодан, вытащил из него пачку газет и с некоторой торжественностью, на вытянутых руках, подал их Ленину.

— А-а-а, — оживился Ленин. — Ну, для такого случая перейдем к столу… только форточку предварительно закроем. Вот так… Придвигайтесь ближе со своим стулом!

Медленно, сосредоточенно разворачивал он похрустывающие листы из волокнистой бумаги, еще пахнущие свежей типографской краской, задерживался взглядом на некоторых колонках, рассматривая заголовки.

Рид следил за ним не отрываясь, на лице его было выражение гордости, торжества: в эти газетные листы, выражаясь возвышенно, вложена и его душа. Для него они значат даже больше, чем являются на самом деле. А значение их очень велико — так считает и Ленин.

Теперь он, журналист Джон Рид, не только chronicler, annalist — по-русски говоря, летописец, хотя он никогда и не был бесстрастным изобразителем событий — и когда писал о восстании мексиканских пеонов, и о тысячеверстных могилах, которые называются окопами, о людях-обрубках, заполнивших панели Европы, и о кровавых схватках забастовщиков у себя на родине. Но теперь он еще и практический работник революции, сотрудник БМРП.

Бюро международной революционной пропаганды печатает брошюры, газеты, листовки на языках воюющих стран, помещает в них переводы речей Ленина, декреты Советской власти о мире и земле, воззвания, обращения, солдатские письма, военные и политические обзоры, и все это уходит за рубеж.

Вот эти газеты, которые сейчас лежат перед Лениным, изданы на немецком языке. Даже по масштабам вполне приличного капиталистического государства дело ведется крупно: тираж «Факела» — полмиллиона.

«Факел» сбрасывают с аэропланов, смельчаки пробираются с ним в расположение германских и австрийских войск через завалы, минные поля, проволочные заграждения. «Факел» уносят с собой тысячи военнопленных, оказавшихся в России и теперь отпущенных на свободу.

— Да, это будет посильнее снарядов, гранат, шрапнели. — Ленин крепко потирает руки. — Сильная работа!.. Я бы, пожалуй, добавил только одно: заголовки должны сразу выражать главное. Читатель должен понять с первого взгляда, о чем речь. Ведь не требуется же вам заинтриговывать его? Читатель ваш таков, что ему бы только успеть прочесть заголовок иногда!.. А вся работа замечательная, замечательная!

Он встал из-за стола, быстро прошелся, почти пробежал по кабинету.

— Перетянем у них солдат! — громко сказал он. — Братание — уже такой факт, что все эти гинденбурги и людендорфы ничего не сумеют поделать! Не помогут их военно-полевые суды, расстрелы и тюрьмы!

У Рида перехватывает дыхание. Вот так бывает, когда разговариваешь с Лениным. Как будто свыкся — хоть и ненадолго — с этим обыкновенным кабинетом и его хозяином — обыкновенным человеком в обыкновенном пиджаке и галстуке. И вдруг мысль-вспышка: это же тот Ленин, который все дальше и дальше сдвигает огромные людские пласты, начавшие свое неодолимое движение.

А он стоит рядом и говорит, поблескивая глазами:

— Братание, штыки в землю! Да!.. Но нужно умело объяснять, чтобы они не бросали оружие. Понадобится… Они еще сами будут решать вопрос о мире. Как решают его наши солдаты. Агитацию надо ставить шире. Не полмиллиона, а миллионы экземпляров! Бумагу и типографии найдем. Мы еще не брались за это как следует.

Он достает из-под стопы книг, лежащих на письменном столе, несколько газет с названиями, набранными броским жирным шрифтом, и каким-то брезгливым движением сует их под свет лампы.

— Не угодно ли? «Вечерние огни», «Петроградское эхо» и прочие… Мы разрешили им выходить на условиях ясных и определенных: не вставляйте нам палки в колеса, не распространяйте всяческие подлые и грязные слухи, не клевещите, не разводите панику! И вот вам махровый букет! Здесь вы все найдете — вплоть до приглашения германцев и вообще всех желающих занять Петроград и ликвидировать, как они изволят выражаться, «большевистское засилье»… Но мы тоже не дурачки. Мы вправе защищать революцию от этих рептилий! Как раз сегодня я разговаривал об этом с Володарским… Мы их прикроем, а типографии и бумагу отдадим для настоящего дела!.. Скажите, товарищ Рид, вам не ставят никаких… этих, как их? — он щелкнул пальцами, стараясь припомнить ускользнувшие из памяти английские слова.

По смыслу фразы Рид понял, какие слова требуются, но Ленин предостерегающе поднял руку:

— Нет, нет, сейчас вспомню сам… вот, на языке вертится.

Он потер лоб и вдруг выкрикнул с каким-то мальчишеским восторгом:

— Ага, есть. Вот, пожалуйста, на выбор! Obstacle! Impediment! Hindrance! Препятствие, помеха! Никто не смеет препятствовать в таком деле! А если возникнет что-либо — прошу прямо ко мне!

Зазвонил телефон. Рид встал, но Ленин показал рукою — сидите, сидите!

— Что? — спросил он в трубку. — Сожалеете, что в такой поздний час? Но ведь и вы же бодрствуете, не так ли?.. Ни в коем случае! Безусловно обязаны подчиняться! Разъясните им популярно, что все учреждения — все до одного — отныне советские… мы от них не требуем, чтобы они садились изучать Маркса. Пусть добросовестно исполняют свои обязанности, этого вполне достаточно…