Крепитесь, други! - [2]

— Так? — она мелко потрясла плечами и цепочки ее всколыхнулись, зазвенев.

— Браво! А гадать можете?

Она повернулась к Толику.

— Твой друг опасно любопытен. Погадать ему?

— Сначала мне, — усмехнулся тот.

На ее смуглом лице проступила серьезность.

— Не боишься?

Толик замешкался, но отступать было поздно, сам напросился. Он открыл обе ладони.

— Правую, левую?

— Сначала ручку позолоти, соколик. Без денег пустой обман, — заговорила она певучим распевом цыганской гадалки.

Толик достал десять тысяч, сущие пустяки по курсу 1997 года. Она взяла его левую руку и внимательно склонилась над нею. Толик напрягся. Видно было, что он не прочь был отшутиться и дать обратный ход, но она уже «работала».

— Хочешь верь, мой золотой, хочешь, не верь, тебя ожидает огромное богатство, — в ее голосе звучало неподдельный цыганский зачин. — Будешь ворочать большими деньгами, мой драгоценный, люди станут уважать тебя. Но прежде пройдешь через лихое испытание.

— Какое еще испытание? Когда?

— Скоро.

— Лучше не надо, — помотал он головой, посерьезнев.

— От судьбы не уйдешь, мой яхонтовый. Людям не доверяй, на себя полагайся. Все.

Наступило молчание. Мужчины подняли тост за ее здоровье. Толик поцеловал смуглую тонкую кисть девушки с тремя перстнями на пальцах. Потом мечтательно вздохнул.

— Чтобы сошлось по-твоему, мне нужен начальный капитал. Эх, бы я развернулся! У меня руки чешутся за собственное дело взяться!

— Какое дело? — пожал плечами Виктор. — Все давно схвачено. Другие управились раньше нас.

— Ты просто не в курсе, Витька. Именно сейчас пошла вторая волна, скопидомы-трудяги, черная кость. Это тебе не торгаши чужими шмотками, их не купишь-не продашь и никогда не разоришь. Потому что они начинают с нуля и сами, слышишь, сами созидают все под себя. По кирпичику. Корневые мужики. А дел навалом, работай, знай. В свое место можно встроиться в любой момент, было бы желание. И деньги для начала.

— Возьми кредит в банке.

— Если бы я знал, чем буду заниматься, то да, взял бы. Но я устроен так, что думаю и начинаю от денег, как танцор от печки. Никак не раньше.

Девушке стало скучно.

— Позолоти ручку, мой желанный, — повернулась она к Виктору.

Виктор тоже был не рад собственной затее, но делать нечего, приходилось подвергнуться. Он взглянул на Толика. Вторая купюра легла на стол. Свесив черные пряди, Зора склонилась над его ладонью и едва заметно вздрогнула.

— Сложная кривая судьба… Это рука преступника.

Виктор потемнел. Зора продолжала.

— Слушай внимательно. У тебя гордая и безжалостная душа, драгоценный мой. Как у великого таланта. Словно ястреб, ты способен взлететь выше всех, и, подобно ему же, брызнуть по ветру горсткой перьев. Очень, очень дерзкая рука, а судьба… вся в твоей душе.

Она с облегчением оттолкнула от себя крепкую ладонь Виктора.

Тот молчал.

— Я хочу танцевать, — обратилась к своему кавалеру.

Толик увлек девушку в танцевальный круг и долго водил медленными шагами, поглядывая в ту сторону. Он видел, как Виктор, словно взъерошенный боевой петух, понемногу успокоился, налил и выпил водки, как встал, приветствуя Вениамина.

— Пойдем отсюда, — попросила Зора.

— Скоро пойдем, — согласился он, продолжая наблюдать.

Беседа за столом была горячей, объяснение шло начистоту. Толику всегда претили сильные страсти; он еще не придумал, как половчее вывернуться из острых обстоятельств, как вдруг Виктор, размахнувшись, ударил Веньку в челюсть. Тот грохнулся вместе со стулом, а Селезнев, размашисто шагая между столиками, скрылся за дверью.

Зал обернулся в их сторону. Толик замер на месте.

— Ну, погоди, — отряхиваясь одной рукой, шипел Венька, держась другою за скулу. — Духу твоего в театре не будет. Все, все.

Валентине Королевой в этом году исполнилось тридцать четыре года. Высокая, статная, с золотистой волной волос, кудряво прикрывавших широкий лоб, она выделялась в любом кругу царственной осанкой и особенной властностью серых, чуть удлиненных глаз под высокими бровями. Три года назад Валентина защитила кандидатскую диссертацию и возглавила отдел в институте, обойдя свою наставницу, добросовестнейшую Екатерину Дмитриевну. Та уже давным-давно защитила мелкую доморощенную работу и с тех пор числилась и. о. завотдела; числилась, числилась, да так и не воцарилась в кабинете на законных основаниях даже накануне пенсии, когда, по обычаю, дирекция либо прибавляет жалование кадровым сотрудникам, либо предлагает повышение. Денег на это уже не было, финансирование института таяло стремительнее весеннего снега. Вначале, как водится, сократили уборщиц, затем стали ужиматься в научных разработках, закрывая тему за темой. В длинных коридорах шестиэтажного здания мало-помалу появились расторопные молодые люди, за которыми несли ящики и коробки, набитые китайскими тряпками, компьютерами, цветными пластиковыми бутылками; возле их новых железных дверей запестрели детские имена этих частных фирм. Еще висели по этажам деревянные «доски почета» с набором красных деревянных знамен, и звенел по утрам общий звонок на работу, но цветы на клумбе перед входом уже не высаживались, и даже занавески в вестибюле и конференц-зале, помятуя добрые времена, сняли постирать, да так и не повесили. Лишь старая береза слева от входа да ее белоствольная молоденькая соседка сохраняли неизменным свой космический образ жизни, надевали зеленый наряд и сбрасывали желтый, подчиняясь солнечному и земному шествию времени.