Кремлевские кланы - [97]

Если бы инвалиды знали, чьими вещами они пользовались, их болезни как рукой сняло бы!

«Сталин — наша слава боевая, Сталин — нашей юности полет, с песнями, борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет!»

Сосо вырос в нищете и к вещам был равнодушен. Его интересовала власть.

Неужели можно представить его отдававшим приказ пошить про запас восьмидесятую пару брюк или закупить впрок батистового белья?

Куда ему до Леонида Ильича, коллекционировавшего часы и автомашины! Да и соратник Сталина по Туруханской ссылке Яков Свердлов, почивший преждевременно сразу после великой революции, оставил после себя, как выяснилось недавно, полный сейф бриллиантов и золотых монет, не говоря о загранпаспортах на всю семейку (хотя это по-человечески понятно: кто думал тогда, что партия продержится у власти более 70 лет?)».

«Моя жена совсем молодой девушкой работала в медицинском управлении Кремля. — Вспоминал «кремлевский врач» Евгений Чазов. — Однажды ее попросили проводить И. В. Сталина к руководителю одной из зарубежных коммунистических партий, находившемуся на обследовании в больнице. Поднимаясь в лифте, она увидела, что рукав шинели, в которой был Сталин, заштопан. Надо было знать, что тогда Сталин значил для любого советского человека, тем более для молодой девушки. Вот и парадокс: убийца миллионов, тиран и в то же время — человек, не думающий о собственном благе, лишенный стяжательства, аскет. «Значит, Сталин не думает о себе, он думает о нас, о народе», — решила тогда наивная молодая девушка».

Иррациональная ненависть коренится в характере человека, а уж какой предмет она избирает — это дело второстепенное. Она обращена как на других людей, так и на самого носителя ненависти, хотя мы чаще осознаем ненависть к другим, чем ненависть к самим себе. Ненависть к самим себе обычно рационализируется как жертвенность, бескорыстие, аскетизм.

«Добро» и «зло» — это способы оценки, противоположные друг другу в зависимости от той точки зрения, на которую становится высказывающий суждение человек. Ницше различал мораль рабов и мораль господ: бедный, незначительный в духовном отношении считает великого злым — себя самого хорошим. Великий, в свою очередь, считает себя хорошим, а незначительного человека плохим; первый проповедует мораль рабов, второй — мораль господ; в этом и заключается «переоценка ценностей».

Переоценка ценностей произошла после октябрьского переворота, все, как в песне — «кто был ничем, тот станет всем». Конечно, не все рабы стали господами, но некоторым повезло… Они взлетели на Олимп и поимели своих рабов — шоферов, телохранителей, кухарок и. т. д. И все повторилось, потому что рабы ненавидят господ. В этом их рабская сущность.

Николай Иванович Бухарин после октябрьского переворота приобщился к касте господ. Были у него и свои барские утехи. Жена Бухарина Анна Ларина вспоминает:

«Николай Иванович проводил свой отпуск, как обычно, погружаясь в природу. Жизнелюбие его проявлялось в полной мере. Он купался в холодных горных речках с плавающими льдинками, охотился на диких уток с плотов, плывущих по порожистой Катуни, что было вовсе небезопасно. Стрелял он метко. Утки падали на плот, и он прыгал от восторга. У монгольской границы, куда мы добирались на машине по Чуйскому тракту, Николай Иванович охотился на косуль. Жили мы в те дни в пограничников, они умело коптили мясо. Вечером, после охоты, все вместе — двое охранников, шофер, пограничники и мы — ужинали у костра.

На Алтае много времени Н. И. отдавал живописи… Мне полюбились и потому хорошо запомнились три из привезенных в Москву картин: «Водопад в горном ущелье», «Телецкое озеро», и «Река Катунь». Эти картины экспонировались на выставке в Третьяковской галерее в конце 1935 — начале 1936 года. Когда мы пришли на выставку, у своих полотен Н. И. встретил художника Юона. Работы Юону понравились. «Бросьте заниматься политикой, — сказал Константин Федорович Н. И., — политика ничего хорошего не сулит, занимайтесь живописью — ваше призвание!» Запоздалый совет.

В Чемале, курортном месте, где был в то время дом отдыха ЦИКа, мы почти не жили, больше путешествовали. Но в последние дни нашего пребывания на Алтае «чрезвычайное» обстоятельство приковывало Н. И. к Чемалу: он получил великолепный подарок от сторожа чемальского курятника — огромного филина. Из курятника исчезли куры, однажды ночью сторож выследил и поймал вора. Он покорил Н. И. необычно большим размером, красивым оперением, огромными, кирпичного цвета, глазами и удивительно мощным щелканьем. Н. И. решил во что бы то ни стало увезти филина в Москву. Он сам соорудил для него вольеру, и, научившись щелкать, дразнил филина. Дуэт приводил филина в ярость, отчего он щелкал еще громче, а Н. И. заразительно смеялся. Сторож курятника сплел из прутьев большую корзину, в которой мы везли его в купе международного вагона. В Москве филин прожил у нас недолго. Негде было его держать, и некогда было с ним возиться. Кончилось тем, что филин был подарен детям Микояна, но Н. И. часто воспоминал его.

До поездки в Кузбасс и на Алтай и на обратном пути мы несколько дней жили у Эйхе, бывали у него на даче в окрестностях Новосибирска и на городской квартире. Судьба еще в 20-е годы забросила известного латышского революционера в Сибирь. Во время нашего пребывания там он был секретарем Запсибкрайкома и кандидатом в члены Политбюро, Роберт Индрикович! И теперь так ясно видится мне этот долговязый, сухощавый латыш, похожий на Дон-Кихота. На его всегда утомленном и казавшемся суровым лице нередко проглядывала удивительно добродушная и приятная улыбка. Как он был увлечен стройкой в Сибири и как был любим и популярен там! Мне хочется напомнить лишь об одном эпизоде из его биографии, завершившем его жизнь. В закрытом докладе на XX съезде партии Н. С. Хрущев огласил письмо Эйхе, написанное в тюрьме и найденное в архиве Сталина после его смерти. В этом письме Эйхе отрицал свою виновность в предъявленных ему обвинениях и сообщал о том, что он оговорил сам себя потому, что к нему применяли ужасающие пытки: били по больному позвоночнику. Мне запомнился еще один штрих в его письме: Эйхе напоминал Сталину и мотивировал свою невиновность, в частности и тем, что он никогда не принадлежал ни к одной оппозиции. Даже на пороге смерти, Эйхе не понимал, что обращается к своему же убийце и что принадлежность к оппозиции ни в коей мере не доказывает причастность к преступлениям.