Кремлевские кланы - [134]

И вновь Евгений Чазов:

«Испытание «властью», к сожалению, выдерживают немногие. По крайней мере, в нашей стране, выдерживали немногие. Если бы в конце 60-ых годов мне сказали, что Брежнев будет упиваться властью и вешать на грудь одну за другой медали «Героя» и другие знаки отличия, что у него появится дух стяжательства, слабость к подаркам и особенно к красивым ювелирным изделиям, я бы ни за что не поверил. В то время это был скромный, общительный, простой в жизни и обращении человек, прекрасный собеседник, лишенный комплекса «величия власти». Помню, как однажды он позвонил и попросил проводить его к брату, который находился на лечении в больнице в Кунцеве. Я вышел на улицу и стал ждать его и эскорт сопровождающих машин. Каково было мое удивление, когда ко мне незаметно подъехал «ЗиЛ», в котором находился Брежнев и только один сопровождающий. Брежнев, открыв дверь, пригласил меня в машину. Но еще больше удивило меня, что машину обгонял другой транспорт, а на повороте в больницу на Рублевском шоссе в нас чуть не врезалась какая-то частная машина. С годами изменился не только Брежнев, но и весь стиль его жизни, поведения, и даже внешний облик.

Как ни странно, но я ощутил эти изменения, казалось бы с мелочи. Однажды, когда внешне все как будто бы оставалось по-старому, у него на руке появилось массивное золотое кольцо с печаткой. Любуясь им он сказал: «Правда, красивое кольцо и мне идет?» Я удивился — Брежнев и любовь к золотым кольцам! Это что-то новое. Возможно, вследствие моего воспитания я не воспринимал мужчин, носящих ювелирные изделия вроде колец. Что-то в этом духе я высказал Брежневу, сопроводив мои сомнения высказыванием о том, как воспримут окружающие эту новинку во внешнем облике Генерального секретаря ЦК КПСС. Посмотрев на меня почти с сожалением, что я такой недалекий, он ответил, что я ничего не понимаю и все его товарищи, все окружающие сказали, что кольцо очень здорово смотрится и что надо его носить. Пусть это будет талисманом».

Хотя брежневцы и занимали ряд ключевых позиций, прочность их положения была всего лишь предположительной, ибо находилась в зависимости от власти Брежнева. Выдвинув на ключевые позиции своих подопечных, у которых — за исключением Черненко — не было своей собственной базы, Брежнев лишил их шанса на выживание в кровопролитной политической борьбе за наследование.

За год до смерти Брежнева американский советолог Уильям Г. Хейланд писал: «В послебрежневском Политбюро, как можно предположить, образуются фракции, более резко противостоящие одна другой: брежневцы, крепко окопавшиеся на своих позициях, но лишенные решающей власти своего патрона, несомненно будут стараться сохранить существующий статус-кво. Кое-кто из старой гвардии, например, Андрей Громыко или Дмитрий Устинов будут по-прежнему располагать властью и авторитетом. С ними придется считаться.

Несколько аморфная группа молодых из секретариата и Политбюро может попытаться организовать нажим на старую гвардию. Соблазнительной может показаться перспектива ввести в эту ситуацию в качестве решающих факторов профессиональных военных и КГБ.»

Вот так представляли себе советологи механизм смены власти в закрытом тоталитарном обществе.

А после избрания Генсеком смертельнобольного Черненко по словам «кремлевского врача» Евгения Чазова происходило следующее: «На второй день мы, как обычно были на даче Черненко. Дом старой постройки с большими комнатами, высокими потолками, несколько мрачноватый внутри, хотя эту мрачность и пытались несколько скрасить картинами талантливого художника Б. В. Щербакова, стоял в живописном месте на берегу Москвы-реки.

До Черненко в этом доме жил Хрущев, а после него — Подгорный. Мы довольно долго ждали возвращения Черненко с работы. Он приехал позднее, чем обещал, на пределе своих физических возможностей — бледный, с синими губами, задыхающийся даже при обычной ходьбе. Первое, что я ему сказал, войдя в спальню, где он нас ожидал: «Так вам в вашем состоянии работать нельзя. Вы себя губите. И зачем вы согласились занять эту тяжелейшую должность?» «Конечно, мне нелегко, — отвечал Черненко. — Но товарищи настояли на моем избрании и мне отказаться было невозможно». Опять же стереотипные ссылки на «товарищей», которые я уже слышал и от Брежнева, и от Андропова. Ссылки, которыми прикрывалась жажда власти и политические амбиции».

Чуть живой Константин Черненко был уже не в состоянии явиться на похороны своего соратника и друга маршала Устинова.

Напомню, что похороны на Красной площади стали в 80-е годы привычным для советских граждан ритуалом. Печальная и торжественная церемония, ввиду ее регулярной повторяемости, превратилась в пародию.

Черненко умер 10 марта 1985 года — через несколько дней после того, как его заставили сыграть роль здорового и функционирующего лидера Советского Союза.

Михаил Сергеевич Горбачев вспоминал, как это было:

«24 февраля привезли урну в соседнюю с его спальней комнату больницы, подготовили ее так, чтобы было непонятно, где происходит голосование. Черненко встал, превозмогая немощь, оделся (или его одели) и проголосовал перед телекамерой. Главное, по мнению Гришина, состояло в том, чтобы показать, что генсек еще в состоянии голосовать.