Кремлевские кланы - [12]

Этот день глубоко запал в сердце. Впервые в Минске я видел, как народ свободно, без нагаек полицейских и жандармских шашек отмечал свой пролетарский праздник — Первое мая! Впервые в этот день не лилась на мостовую кровь демонстрантов, не слышались стоны раненых, не гремели выстрелы казачьих сотен.

Я не мог долго оставаться нахлебником у родственников в Минске и уехал в родной Бобруйск довольно скоро, стремясь туда, где родился и рос. Здесь я предполагал найти работу и остаться на постоянное жительство.

Что может быть прекраснее города, где ты родился и рос? Где на лавке тихого провинциального сада или парка ты слушал таинственный шепот листьев в лунный вечер?

Вот и дом, и палисадник, где познавал я жизнь в быстротечные годы своего детства. Здесь меня ласкала и бранила мать. Все в доме полно ею… Кажется, она сейчас откроет двери и, всплеснув руками, радостно закричит, что наконец-то явился этот шальной Лазарь…

По этой улице ходил отец-трубочист. Старика все знали. Кто мог лучше, добросовестней почистить дымоход, чтобы не дымило, не стонало в голландках?! Добрый, славный человек!

Медленно подошел я к дверям старого дома, не спешил стучать — хотелось продлить мираж, пленивший сознание. Но нельзя вечно стоять перед входом. И чуть слышно, точно боясь причинить боль близкому человеку, я постучал в дверь. Минута, другая — никто не открывал дверь.

— Эй, есть кто в доме? Откройте наконец! — крикнул я.

—: А ты что, выламывать двери собираешься? Чего надо? — послышался вдруг голос женщины, подошедшей по коридору к двери неслышными шагами. В ту же секунду двери раскрываются, потеряв точку опоры, я почти вваливаюсь в дом, неловко задевая особу неопределенного возраста, загородившую путь. Она пытливо осматривает незваного гостя.

— Простите за беспокойство, — говорю я как можно мягче своим гулким басом, — я на минутку к вам. Я раздумываю, как же объяснить этой женщине свое вторжение.

— Ну что же, — говорит она после некоторой паузы, — проходите!

Я быстро протискиваюсь в образовавшийся узкий проход и с неожиданным проворством мчусь по дому. Распахиваю двери на кухню, в комнаты… они и не они. Конечно же, чужие. Но мебель почти та же: хорошо знакомый стол у окна кухни, диван и кровать в комнате сестры…

— Что вам надо? Ох, ох! — растерянно бормочет позади женщина.

Вот комната, в которой я жил вместе с братом. Его комната? Нет. Здесь все по-другому. Навстречу из кресла поднимается незнакомый старик. Видно, что крайне недоволен неожиданным вторжением.

Мы внимательно всматриваемся друг в друга. Мне кажется, что я где-то видел этого старичка.

— Зачем ты послала его ко мне? Ведь я сказал: мне не о чем с ним говорить. Скажите, пожалуйста, ему мало дома! Какое ему приданое?! Рива — бесценная жена? И я подумаю еще, стоите ли вы нас! Что у вас есть? А продавать дом, пока жив, не позволю! — кричит старик.

— Вы заблуждаетесь… — пытаюсь я перебить его.

— Все так говорят. Знаю, знаю! — и он, грозно постукивая палкой, надвигается на меня. — Идите! Разбудил хозяина дома и не желает уходить! Тоже мне жених!

— Я вовсе не жених и не собираюсь жениться, — говорю я сердито.

— Но зачем тогда я нужен вам? Я вас не знаю! Говорите, наконец, зачем разбудили…

— А вы мне и не нужны! — неожиданно для себя выпаливаю я. — Подумаешь, какие нежности! А сколько ночей я не спал? Откуда известно, что днем вы дрыхните? Я пришел не к вам и не к вашей дочери. Я пришел в этот дом, в этот сад, в эти комнаты… — Я чувствовал, знал, что все это не нужно говорить, но не мог остановиться.

— Ой, это сумасшедший! — запищала из угла, отбежав в испуге, Рива.

А старик, застыв, впился глазами в меня и вдруг, — повернувшись к дочери, зашептал:

— Он вполне нормальный. Это Ривин вернулся! А ведь правда, мы совсем не нужны ему! Он хозяин дома. О, горе! Куда деваться?

Лицо старика побелело, и он неуклюже опустился на диван. Похоже, у него был обморок. Рива брызнула ему в лицо водой, и старик быстро пришел в себя. Глядя на меня, он начал причитать:

— Эх, старый я осел! Старый дурак! Разве твоя мать, Песя, не сказала мне, что ты обязательно вернешься? И что этот дом — твой? Она всегда все знала наперед. А я думал, что женская это блажь. Ведь ты был висельник, стал бессрочником. А большей милости еврею от царя не получить! Сбежишь? А ведь беглому каторжнику домой путь заказан. Откуда мне было догадаться, что царя не станет? Вот я и свыкся, что дом мой. Ну и что? Тебе теперь лучше — не разбазаривал! Но ты должен все это нам зачесть. О деньгах за квартиру, за амортизацию разговоров не было. Не было и нет у нас таких денег! Разреши остаться в каком-нибудь углу! Ехать Песе надо было, жандармов обмануть. Ко мне пришла. Знала — не выдадим, не обманем.

— Слушайте, ведь я ничего вам не говорил, не требовал, о чем вы плачете? — не выдержал я. — После стольких лет отсутствия я просто хотел побывать в доме, где вырос. А сейчас пойду в сад, взгляну на огород.

Но старик ничего не желал слушать, а тем более понимать, и продолжал бубнить свое:

— Конечно, хозяйский глаз везде нужен, конечно… Но для содержания в порядке сада и огорода нужны деньги. И она, Песя, это знала. Ее воля была поселить меня здесь. Я ведь не просился…