Кремль - [22]

– Аминь. Ты что, брат Данила?

Пришедший инок был во всем прямой противоположностью Павлу: румяный крепыш, с буйными темными волосами в кольцах, с бойкими глазами, развертистый, он производил скорее впечатление торгового человека, княжого отрока, чего угодно, но только не инока.

– Не дашь ли мне долотца, отец Павел? – сказал он. – Я свое, грешным делом, сломал. А хотца мне мисы, что поделал, торговым скорее сдать…

– Так что. Возьми вон на полке…

– Спасибо. Я скоро назад принесу…

– И не скоро так ладно… – улыбнулся Павел.

Данила взял долото и с любопытством оглядел своими бойкими глазами посетителей.

– Ну, счастливо оставаться… – тряхнул он своими темными кудрями и форсисто пошел тропкой в лес.

– Москвич? – спросил отец Григорий с улыбкой.

– Рязанец… – улыбнулся и Павел. – Они выходкой-то и москвитянам не уступят…

– Что говорить: и наши народ оборотистый… – усмехнулся и Терентий.

– А в Писании как начитан, удивлению подобно… – сказал Павел. – И до того обык он от Писания говорить, что попросту редко что и скажет. За обхождение его Рязанцем зовут, а другие за язык цветистый Агнечем Ходилом прозвали…

– Почему же Агнечем Ходилом? – спросил Тучин.

– А потому, что ты, к примеру, скажешь «баранья нога», а он обязательно «агнече ходило» скажет… Ничего, добрый паренек, усердный, заботник… Только, думаю, не высидит он здесь долго: больно в нем силы этой мирской много, а для нее у нас тесновато…

Помолчали.

– А что, старца Нила повидать нам можно будет? – спросил Тучин.

– Вот уж не знаю… – отвечал Павел. – Теперь к нему и пройти очень благо [15] : он середь болот, на берегу Сорки живет, со своим учеником Иннокентием. Да и не любит наш старец многоглаголания: лутче, бает, с какой высоты пасть, чем от своего языка… Господь его знает, может, оно и так: вот сказал я вам про Агнече Ходило-то, а теперь совесть и зазрит – может, лутче бы того не говорить…

Он вздохнул тихонько.

– Иннокентия-то я раньше знавал… – сказал Тучин. – Он из роду бояр Охлебининых ведь. Может, по старой дружбе он и захочет со мной повидаться…

– Да я поговорю и ему, и старцу… – поторопился прибавить Павел. – У Нила сердце доброе. Раз вы столько прошли, как же можно отказать вам? Ничего, я поговорю… Вот к вечеру, Бог даст, подморозит, я и провожу вас в скит. Ничего, как-нибудь с Божией помощью уладим. Я всегда жалею, когда человек за добром пришел, а перед ним дверь закрывают. Конечно, много так, зря, из любопытства ходят, то другое дело, а тем, кто ищет правды Божией, как заградить им путь? Благословен грядый во имя Господне, сказано… Да что мы, гости милые, в избе-то дябим? – вдруг спохватился он. – Пойдемте-ка над рекой лучше посидим, полюбуемся, порадуемся…

Они проходили уже мимо церковки, когда из лесу на прекрасном, до ушей мокром коне выехал вдруг молодой боярин. За ним спели двое вершников, а сбоку поспешал, тоже весь мокрый, весь в болотной тине, монах с сивой бородой. Красивое лицо боярина было угрюмо, и темным огнем горели красивые, слегка косящие глаза.

– Ну, спасибо тебе, отче… – останавливая коня, проговорил он. – Замаял я тебя…

– Не беда, княже… – отвечал монах, вытирая платом грубоватое умное крестьянское лицо. – Для Бога потрудиться не грех. Ты уж нас, простецов, прости, что не могли принять тебя как подобает…

– Я не пировать к вам, отче, приехал… – сказал всадник. – У вас ищут того, чего у нас на Москве уж не водится…

Умные глазки монаха осторожно блеснули.

– Что это ты баешь, княже? – усмехнулся он. – Там у вас сам митрополит всея Руси, и епископы, и вся сила церковная…

– Митрополиты да епископы… – насмешливо повторил князь, и ноздри его раздулись. – Им надобе только пиры, да селы, да скакати и смеяти с воры…

Богомольцы переглянулись.

– Кто это? – тихонько спросил отец Григорий.

– Князь Василий Патрикеев… – тихонько отвечал Тучин. – Я с ним, бывало, в Москве встречался. Жадное к добру, но омраченное страстями сердце… Нет, я не хочу, чтобы он меня узнал тут, – ты стой, а я за тобой спрячусь…

– Отец Пахомий, а как дорога в скит-то? – слабым голосом своим крикнул Павел. – Благо, чай?..

– И не говори!.. – махнул рукой монах. – Насилу вот с князем добрались… Жизни решиться можно…

Отец Павел повел своих гостей на обсохший берег над серебряной гладью радостно гуляющей реки, а князь Василий, простившись с монахом, поехал по-над рекой прочь. Много нового, много светлого, много глубокого поведал ему старец Нил, но не излечил мудрый отшельник до конца отравленной души его. Она болела не только страстью неугасимой к Стеше, но и всем тем нестроением и ложью, которыми была переполнена жизнь человеческая…

Он шел жизнью точно по раскаленным углям…

X. Нил

Прийми меня, пустыня, яко мати чадо свое, в тихое и безмолвное недро свое, отбегшаго от лукавыя блудницы, мира сего. О, прекрасная пустыни! Возлюбих бо тя паче царских чертогов и позлащенных палат…

Из стиха об Иоасафии-царевиче

На светку ударил морозец. Лужи все затянуло тонким и звонким ледком. Мхи просохли и хрустели под ногами, как стекло. Звонки были едва видные тропки лесные. В радостном золоте восхода нарядно играли по мелколесью тетерева, по трущобам щелкали и точили тяжелые глухари, а потом вскоре зазвенела и вся тварь живая. С лица Павла не сходила светлая улыбка: всем милым сердцем своим он пил радость лесного мира…