Край земли - [48]
Вероятно, длительный период общения с русскими сделал самоедов более восприимчивыми к культурным начинаниям. Возможно, что этому способствует и то обстоятельство, что самый способ добывания средств существования заставляет новоземельцев скорее брать пример с русаков, пользующихся теми или иными усовершенствованиями в промысловой работе. В противоположность Колгуеву, здесь нельзя не обратить внимания на то, что моторный катер Белушьей базы то и дело шныряет по бухте под управлением самих самоедов. Несколько нелепое впечатление производят, люди в малицах с капюшонами, сидящие на руле или ковыряющиеся около мотора, но от этого управление катером не делается хуже. Правда, протекает работа на катере довольно шумно.
К концу дня, а может быть, и ночью катер лихо подошел к нашему борту, и началась погрузка на него самого Тыко Вылки, которого здесь называют не иначе, как «новоземельский Калинин». Говорят, что Вылка не протестует против такого наименования и даже приобрел себе на каком-то заезжем судне портрет Михаила Ивановича и пытается переработать его теперь в автопортрет, оставив прежнюю подпись. Надо сказать, что Вылка является местной знаменитостью не только потому, что он «Калинин»; в такой же степени способствует его популярности то обстоятельство, что он – единственный туземец Новой Земли, побывавший в Москве, где он учился живописи. Способности у Вылки, действительно, есть, но если, как говорят, он совершенствовал их во Вхутемасе, то нынешние рисунки Вылки чести Вхутемасу не делают. Однако, в отличие от полусотни своих однофамильцев, Вылка твердо закрепил за собою звание художника.
Сборы Вылки сводились, главным образом, к погрузке многочисленных собак и каких-то заветных тючков и мешочков, за которыми очень внимательно наблюдала старая самоедка, провожавшая Вылку и его спутника.
Собаки Вылки грузились по обычному здесь способу. Они, как гроздья, были привязаны к одной веревке за шею и за конец этой веревки просто втягивались на борт судна с катера. Снизу старая самоедка подталкивала некоторых, особенно извивающихся в петле собак под зад.
Через полчаса из желтой трубы нашей шхуны раздались хлопки.
На мостике появился штурман. Вскоре выполз и Андрей Васильевич, поеживаясь от вечернего холодка, несмотря на свою мохнатую меховую куртку.
Легкий ветерок поднимал дробную, беспорядочную рябь на поверхности бухты. Какая-то серая муть, нечто среднее между дождем и туманом, стала заволакивать силуэты строений на берегу. Уже не так уверенно чернели на фоне окружающих гор «Революция» и «Ломоносов», а пришедшее сегодня сюда гидрографическое судно «Мурман», окрашенное в серый военный цвет, едва выделялось в сумерках.
Андрей Васильевич наставил на «Мурман» свой кургузый бинокль.
– Нехорошее впечатление на профессора Николая Николаевича может произвести, что мы уйдем, не попрощавшись с ним.
Речь шла о Николае Николаевиче Матусевиче – гидрографе, уже много лет работающем на гидрографических работах в северных водах и пользующемся большим уважением у моряков. Но сейчас не до визитов. Капитан подошел к телеграфу и повернул рукоятку. На мостике было слышно, как в машине повторился звонок. Тотчас же из трубы стали вылетать черные клубки нефтяной копоти, и корпус «Новой Земли» задрожал как в лихорадке.
Стоя на мостике, капитан сам давал указания рулевому, так как нужно быть очень внимательным, выходя из бухты, изобилующей банками. Михеев отдавал приказания уверенно и спокойно, не справляясь с картой, испещренной цифрами глубин. Недаром он считается в Архангельске одним из лучших северных капитанов.
Поглядев в последний раз на тяжелые каменные гурии выходных створов, я спустился вниз, вняв гласу юнги Андрюшки, тщетно старавшегося созвать к ужину собравшийся на мостике командный состав. Однако не успел я доесть тарелку супа, как где-то под килем бота послышалось подозрительное шуршание, точно судно тащилось по грунту. Через минуту шуршание повторит лось, и от толчка тарелки поехали по столу. Весь корпус судна болезненно заскрипел.
Я бросился наверх. Андрей Васильевич стоял на мостике, вцепившись в машинный телеграф, и всеми доступными ему непечатными выражениями поносил картографов, не позаботившихся обозначить кошку в том месте бухты, где мы теперь крепко-накрепко сидели на грунте доброй половиной корпуса. Андрей Васильевич методически поворачивал рукоятку машинного телеграфа то на передний, то на задний ход. Вся шхуна тряслась. Из машинного доносилось неистовое громыхание Болиндера. За кормой кружились пенистые водовороты, вздымаемые бешено бьющим по воде винтом. Скоро «Новая Земля» стояла среди вспененной и взбаламученной воды, стояла твердо, как на якоре. Однако этого было недостаточно, чтобы капитан Михеев утратил свое благодушное настроение, раз он был вполне, убежден в том, что его подвели гидрографы, «прохлопавшие» мель в самой середине бухты. Происшествие скорее даже обрадовало его, чем огорчило. Андрей Васильевич довольно потер руки.- А ну-ка, скажите радисту, пусть перекликнется с «Мурманом». Нужно сообщить профессору Николаю Николаевичу о том, что мы сидим на мели… Впрочем, погодите, вон от «Мурмана» отвалил уж катер к берегу. Они, вероятно, хотят засечь наше место, чтобы точно нанести его на карту. Я сейчас составлю Николаю Николаевичу официальную радию, чтобы он имел впечатление нашей осадки.
