Край земли - [8]

Тётя молча поглядывала, ни во что не вмешивалась. И это было самое правильное, что она теперь могла сделать. А к ногам Кирилки вылетело из кабины железное, сильно помятое ведро. Ветер кувыркнул его, подхватил и с громким бряком помчал по насту. Кирилка бросилась в погоню, ведро поймала, а когда понесла назад, то встречные вихри ей пришлось пробивать плечом, как будто она шла не против ветра, а против сильного потока на дне очень холодной глубокой реки.

У неё дыхание захватывало от такого ветра, и даже Шайтан теперь укрылся в малом затишке за гусеницей, всем телом там встряхивался, освобождал шубу от колючего снега.

Кирилка протянула ведро Васе, едва пробормотала задубеневшими губами:

— Фофет, ефто фто помофь?

Это означало: «Может, ещё что помочь?» — но Вася как глянул на её согнутую фигурку, так сразу скомандовал:

— В кабину марш!

— Н-нет… — начала было спорить Кирилка, да Вася не тётя, рассуждать не стал, а взял Кирилку в охапку, подсадил вверх, с лязгом захлопнул за ней дверцу.

— Сиди и не вылезай!

Кирилка упала на мягкое сиденье, потом свесила вниз ноги, перевела дух. Железная кабина с урчащим за тонкой перегородкой мотором теперь ей показалась тёплой, как дом. Тётя наклонила совсем белое в густых сумерках лицо, почему-то шёпотом спросила:

— Ну, что там? Что?

— Камера лопнула… Авария, — нехотя отозвалась Кирилка, наперёд готовясь к новым ахам и охам, но тётя на этот раз не ахнула и даже не вздохнула. Она тяжело взгромоздилась коленями на сиденье, продавила его чуть не до пола, прильнула к заднему окошечку.

Кирилка потеснила тётю, тоже припала к окошечку.

Там жутко и ослепительно полыхнуло багровое пламя. Оно затрепетало на ветру длинными рваными лоскутьями, высветлило и окрасило в красный, тревожный цвет телегу с кирпичом, и край дороги, и летящий над ней снег, и даже сам Вася в своём замурзанном ватнике и в шапчонке-ушанке стал весь чёрно-багровым.

Пламя рвалось из ведра. В нём теперь бурлила горящая солярка.

Бушующий, как на пожаре, огонь стлался под ветром к самой земле, а Вася то исчезал, то появлялся в багровых отсветах; он что-то там, у телеги, у передка, спешно подкапывал, подсовывал, звонко стучал железом по железу.

Окошко было тусклым, тревожное пламя и к этому времени совсем уже ночные, почти чернильные тени метались из стороны в сторону, мешали смотреть. Да и сами тётя с Кирилкой в такой механике, как трактора и прицепы, нисколько не разбирались.

Они поняли только одно: Васе на ветру у телеги не очень-то жарко, хотя и пылает там сильный огонь.

Работу он то и дело бросал, вбегал почти в самое пламя и, отворачивая лицо, совал руки со скрюченными пальцами к ведру. А потом принимался махать, прыгать, колотить себя по бёдрам, затем снова кидался к телеге и опять там скрёб, лязгал мёрзлым железом.

Наконец Васино терпение кончилось. Он подскочил к кабине, бешено заколотил в неё. Кирилка сначала не поняла, почему это он бухает, не открывает сам, но когда помогла дверцу распахнуть и Вася ввалился в неё головою вперёд, то ничего не стала спрашивать.

Вася рухнул на сиденье, через его валенки перекатился Шайтан. Он мазнул по Кирилкиному лицу холодной шерстью, Кирилка отпрянула.

Вася сунул голые руки под мышки под ватник и закачался вверх-вниз, вверх-вниз, словно кому-то закланялся:

— Ах-х, чёрт… Ах-х, чёрт… Стужа, как в Антарктиде.

— Обморозились? Болит? — робко и участливо спросила тётя и ещё более робко посоветовала: — Может, зря вы с телегой возитесь? Может, проще отцепить её, а потом вернуться? Куда она тут денется?

— Никуда не денется… Никуда… — в такт своему покачиванию пробормотал Вася. — Да только у нас так не делается… У нас такого тракториста парни с ходу засмеют.

Он выпрямился, покряхтывая от боли, стал руки растирать, а Кирилка наклонилась к самым его рукам, тронула их тихонько, и сказала как можно ласковей:

— Давайте, Вася, я потру. У меня ладошки тёплые, даже горячие. Вот, пощупайте.

— Ничего, ничего. Я сам, — бормотал Вася. — Я сам… Я сейчас… Я уже это проклятущее колесо сдёрнул, запасное прикатил, осталось привернуть — и всё. И всё, — повторил он, опять согнулся, сквозь зубы, как от нестерпимой боли, втянул в себя воздух, ударил плечом в дверцу и опять выскочил на снег.

Шайтан, скребанув крепкими когтями по железному полу, снова бросился за ним.

Тётя потянулась было через Кирилку к распахнутой дверце, но не дотянулась, села и сказала:

— Нет, нет, нет. Я так больше не могу.

— Страшно? — впервые посочувствовала тёте Кирилка. Посочувствовала, потому что ей и самой стало боязно, и тётино настроение она поняла хорошо.

— Ну, как не страшно? Конечно, страшно. Человек там бьётся один, чуть ли не пропадает, а мы сидим, ничего не делаем, и нам хоть бы что… Не могу я так!

— Я тоже не могу. Да как быть? Он меня в кабину затолкнул, приказал: «Сиди!»

— Мне не прикажет, — приняла решение тётя, сама распахнула дверцу со своей, с правой стороны и медленно, неуклюже стала выбираться.

Оскальзываясь на гусенице и рискуя оборвать все застёжки на пальто, она потихоньку сползла в снег, встала, и ветер сразу чуть было не сорвал с неё папаху. Она пришлёпнула папаху, натянула глубже, а ветер принялся трепать длинные полы пальто, упруго, будто ладонью, надавил в спину, и тётя запуталась ногами в снегу, едва-едва не упала.