Край Ветров: Пироманс - [47]

Он забыл свое имя, но хорошо помнил глаза девочки и ее теплые, нежные руки. Вечерами, сидя у едва теплящегося костра, он думал о ней и пытался вспомнить что-нибудь еще, но приходилось мириться с мыслью, что чем дольше он будет следовать чужим путем, тем большее он будет забывать. Иногда казалось, что память достаточно глубока, чтобы он смог идти еще целую вечность. А иногда приходило понимание, что если так будет продолжаться, то он потеряет цель, ведь возвращаться станет некуда.

Чтобы сберечь свою память он выдумывал истории. Каждый раз, когда безликий совершал прыжок, он примерял себе новое имя, и никогда, никому не рассказывал настоящего. По правде, он и сам уже его не помнил, но знал, что если надо — вспомнит, потому что имя его записано узелковым письмом на основной нити его собственного пути, крепче которой нет вообще ничего.

Он впервые увидел безликого давно, примерно в середине пройденной дороги. За все это время не удалось приблизиться к нему ни на шаг. Он думал иногда, что безликий — его собственная тень, но знал, что это — иллюзия и таким простым ответ быть не может.

Безликий никогда не оборачивался и никогда никуда не спешил. Он просто шел, скользил, прожигал сущее, как кислота. Он не убегал, нет. Может быть, он даже не знал о том, что кто-то идет за ним след в след.

А преследователь, позабывший собственное имя, стирал ноги в кровь, задыхался и падал, но каждый раз успевал пройти за безликим в очередную дверь, чем бы она ни была.

Иногда он плакал от боли и одиночества, но не стыдился этого, потому что слезы не значили ничего в сравнении с тем, что он продолжал идти.

Безликий отбрасывал сорок теней, и кто-то кроме мог бы давно отстать, спутать безликого с одной из них. Но преследователь знал тени по именам, и видел, что только хозяин теней не имеет конечной цели, и именно поэтому шел за ним.

Дороги живых и смертных предопределены, и они не в силах ничего поменять и не в силах ему помочь. Безликий не знает дорог, он трижды быстрей и свободнее мысли, и лишь следуя за ним можно вернуться туда, куда не существует путей.

Я смотрел на Тиху, Тиха вертел в руках злополучный осколок. Когда никого из нас от взгляда на эту штуковину не проняло, он осмелел и сцапал стекляшку, позабыв о всяких предосторожностях.

— Однозарядное колдовство, — предположил я. — Кто первый коснется, того и кроет.

— Коснется? — Тиха встрепенулся, кинул стекляшку на стол. — Точно! Но… Стоп. Она его не касалась.

— Пусть так, — кивнул я. — Ари тебе, конечно, рассказывал, что современная магия зиждется на прикосновении. Но так как полноценного обучения ты, самородок хренов, не получал, тебе неведомы многие важные мелочи.

— Полегче!

— Дослушай. Прикосновением может быть и взгляд. Почему нет? Взгляд воздействует, это факт. Другое дело, что воздействие взглядом — это третья ступень мастерства на границе с четвертой. Вот и вопрос: то ли мы — слабаки и не можем глянуть на стекляшку так, чтобы нас накрыло, то ли стекляшка правда однозарядная, а может, специально под огоньков заточенная.

— Ты предлагаешь отправить проспаться еще пару огоньков для верности эксперимента?

— Нет.

Я протянул руку и взял осколок. Магии в нем я не ощутил, но это значило лишь, что в нем нет ничего морозного-ледяного. Я стал рассматривать стекляшку, как с трудом добытое натуральное зерно до этого. Осколок был гладким, плоским, оттенка дымчато-кофейного, и внутри него застыли разводы чуть более светлого вещества.

— Рейни, ну скажи же мне, что теперь делать? — взмолился Тиха. — Если не скажешь, я начну по своим каналам пробивать, Аристарха вызвоню или даже предкам ее позвоню, пускай приезжают, в конце концов!

— Панику отставь, — сказал я, стараясь не слишком давить, но и быть достаточно убедительным. — Пойди, что ли, девчонку попробуй разбудить. Не знаю… за локоть ущипни. Щипал?

Тиха затряс головой, мол, нет.

— Ну вот. Поцелуй. Вдруг у вас — судьба, и ты — тот самый принц, который как с конем, но только без коня?..

Тиха не то чтоб покраснел. Побагровел. В сочетании с его зеленой шевелюрой это смотрелось уморительно.

— Да шучу-шучу. Ну? Чего сидишь? Тихомир Одиш, мне нужно немного тишины и одиночества, чтобы подумать, — я выделил последнее слово интонационно, чтобы до Тихи дошло.

Как ни странно, вроде бы получилось, и он ушел. Но не в комнату к спящей девочке, а в коридор и по лестнице вниз. На кухню, наверное.

Я вздохнул и облокотился на кресло, прогоняя напряжение и чужой, не мой страх.

Думать мне, на самом деле, касательно осколка и девчонки было не о чем. Пень ясен, что вопрос не моего ума. А также понятно, что дорога наша лежит теперь к чтецам. Точнее, к одному конкретному чтецу, ведь срубило нашего огонька ментально, через взгляд. Стихи еще эти… Ну, что-то в них есть, но я бы не сказал, что это прям образчик таланта и образности. Может, это что-то ее собственное? Но с чего бы ей зачитывать это вслух? Она, вроде бы, не увлекалась старинными мифами, особенно мифами севера. "Последний хранитель снов" — дивная сказочная тварь, на севере им пугают детей, а у нас хранителями снов называют элементалистов, и миф, согласно которому нас так зовут, совершенно отличается от северного.