Край Ветров: Пироманс - [46]

— Да вот, не зря ты меня послал ей в провожатые, ой не зря-я… — протянул Тиха, поднимаясь по лестнице. — Как чуял!

Я последовал за ним.

— Я удивлен, конечно, что ты решил сам, по своей воле принести ее ко мне, но, может, ты объяснишь хоть что-нибудь?

Укладывая девочку-огонька на мою постель, Тиха обернулся:

— Это ты мне что-нибудь объясни, если сможешь. Это ты у нас умный, а я — хитрый, забыл?

— А Ари — расчетливый, — пробормотал я, опускаясь рядом с кроватью на колени. Положил ладонь Николе на лоб. Теплый. Надобность мерить пульс и срочно паниковать отпала. У меня от сердца отлегло — чему я, кстати, немало удивился. Я снова принялся за Тихомира: — Что с ней?

Тиха уселся на табуретку рядом с кроватью, прямо на мою смятую футболку. Сдул растрепавшуюся челку, полез в карман джинсов. Что-то вытащил:

— Вот, держи, — протянул сжатый кулак. — Только не разворачивай и не смотри. Осторожно. Мы нашли это в саду.

В руки мне упало что-то тяжелое, обернутое белым носовым платком.

— Не разворачивать и не смотреть? — удивился я.

— Точно. Она на него как раз посмотрела. И вот, гляди что.

— Посмотрела и?..

И Тиха рассказал мне, как глаза Николы засветились, ну точно в малобюджетном историческом сериале, и как она стала цитировать какие-то странные стихи про ночь, черных богов, огонь, песок и хранителей снов.

Я в задумчивости застыл. Что-то щелкнуло в голове.

— Тиха. Как-как ты сказал? "Последний хранитель снов выплавит стекло…"?

— Именно, — кивнул тот. — Рейни. Что за шутки с песнями? Откуда это? И что с ней? Она просто спит? Почему не просыпается? Что это было? Куда идти? Ты ж знаешь, я могу куда угодно, но мне надо знать, куда!

— Тиха, повтори, пожалуйста, стих, — попросил я.

Тихомир вдохнул, смешно раздувая ноздри, фыркнул, мотнул головой. Явно напрягся, вспоминая. Выдавил, наконец:

— …Собрав по осколкам прошлое, последний хранитель снов выплавит солнце из кварцевого песка.

— Но она еще не изучала способ изготовления однокомпонентного стекла, — пробормотал я, — стоп-стоп-стоп. Не то. Не туда. Я не знаю, откуда это, но ритм напомнил мне одну старинную северную колыбельную…

— А? — не понял Тиха.

— Ну, ритм стиха. Тада-тада-та-та, тада-тада-та-та…

— Это скорее марш, — Тиха нахмурился. — Вообще, Рейнхард, о чем ты, блин, думаешь? Какая разница? Тут же…

— Тише, Бродяжка, тише, — я поднес палец к губам, — Никола спит.

— Спит? Просто спит?

— Не знаю, — шепотом признался я. — Похоже на то. Надо… надо все обдумать.

— Что тут думать? — Тиха шептал возмущенно и громко. — У тебя ж связи, надо ее к врачу или… или к целителю, или…

— В три часа ночи?

— А если помрет?

— Не помрет, — сказал я.

— Откуда ты знаешь?

— Глянь на нее. Дышит? Дышит. Цвет нормальный. По всем признакам — просто спит человек. В обычную скорую нам обращаться тем более нельзя — Заповедь.

— А куда вам можно? — Тиха, наверное, сам того не заметив, перешел с шепота на угрожающий рык.

— В филиал гильдии целителей, — ответил я сдавленно. — При сопровождении дежурных поглощающих.

— А если бы ей ногу отрезало, что, в скорую тоже нельзя?! — Тиха уже кричал.

Я смотрел на него и не мог никак придумать, как быстро и доходчиво объяснить, что находящийся при смерти элементалист опасен, как граната без чеки. Как же он этого сам не понимает, а.

— Бродяжка, успокойся. Нам на ритуале закладывают кое-какие понятия касательно первой помощи и всего такого, и давай, слушай меня сюда: сейчас паниковать не надо, — я говорил по возможности уверенно и, надеюсь, убедительно. — По всем признакам она просто спит.

Тиха сжал губы, резко повернулся к Никс.

— Хорошо, — ответил напряженно. — Я и сам ни разу не вызывал скорой.

— И я.

Теперь мы оба смотрели на спящую девочку, выглядящую вполне здоровой, и я неосознанно отметил, что на щеках у нее веснушек практически нет, а на плечах есть.

— Тиха, расскажи мне все, — попросил я. — Как и где вы встретились, что делали, смотрел ли ты на эту штуку в платке. Ты ж не мог на нее совсем не смотреть, так? Ты ж ее как-то брал? Не на ощупь же? И тебя от этого не переклинило, так?

Тиха замер. Потянулся почесать шею, но остановился. Проговорил:

— Совсем не смотреть не мог, — потом он шумно выдохнул: — Ну и хорошо. Значит, это что-то… что-то другое. Или…

— Или что-то специально для нее, — я кивнул на Никс. — Пойдем в соседнюю комнату, сядем, глянем твой завораживающий магический артефакт.

Тиха, вставая, задержался у кровати, зачем-то мешкая, так, что я некоторое время наблюдал его спину и взъерошенный затылок. Он обернулся, и на лице у него была написана вся возможная решимость:

— Разворачивай.

Пустынные равнины, пыльные, словно старые пуховые одеяла, остались позади. Здешнее солнце казалось огромным, хотя тепла от него было мало.

И все же он знал, что это — то же самое солнце, которое светило ему раньше, до тех пор, пока ему не исполнилось четырнадцать, до тех пор, пока он себя еще не потерял.

Прошлая жизнь казалась чем-то эфемерным. Он видел во сне привычные дома, видел сизое весеннее море, белых чаек, кусты сирени и облепихи, которые любили сажать на кладбищах, и еще тот куст, с цветками в четыре лепестка, который распускается ярко-желтым в самом начале весны. Названия этому растению он никогда не знал, и сейчас, когда даже родной язык крошился в его устах, словно мел, ему уж точно слова этого не вспомнить.