Край вечных туманов - [22]

Он и бровью не повел, услышав эти слова, и я была слегка сбита с толку. Все-таки мое имя должно было прозвучать неожиданно и произвести сильное впечатление. А смуглое лицо Шаретта осталось странно застывшим и каменным.

– Вы меня слышали? – проговорила я полуиспуганно. – Я сказала вам правду. Я не выполняла ничьего задания. Меня привела сюда Мьетта, ну, девушка из вашего отряда. Мне нужно было застать вас одного. Я уже десять дней пытаюсь это сделать.

– Ага, стало быть, ты уже давно за мной охотишься.

– Вы употребляете не те слова. Я не охочусь. Я скорее гоняюсь. Я аристократка, и поэтому полагала, что вы, как аристократ, согласитесь мне помочь. Не могла же я обратиться к крестьянским вождям. Им было бы труднее понять меня.

– Ну, и чего же ты хочешь? – спросил он насмешливо.

Я трудно глотнула. Во рту у меня было сухо. Я не могла понять, верит он мне или нет, какое впечатление произвели на него мои слова, но я заметила, что он продолжает называть меня на «ты», хотя и слышал уже мое имя. Это меня уязвляло.

– Мой отец. Вы же знаете, он сейчас развернул широкие бои в Иль-и-Вилэне. Он знаменитый предводитель. Так получилось, что я оказалась вдали от него. И я подумала, не можете ли вы переправить меня к нему. Я полагала, его имя достаточно известно.

– Ну и что? – спросил он, пристально глядя на меня.

Я растерялась. Что? Но я, кажется, уже все сказала. Неужели этот Шаретт так глуп, что не понимает моей просьбы? Или не желает понимать?

– Ну и что?

– Ну, я же не могу сама, без сил, без средств, преодолеть линию фронта, ту территорию, где идут бои. Это почти невозможно. А мне непременно нужно быть у отца.

Я уже и не заикалась о Бретани, о Сент-Элуа. Если Шаретт так реагирует на Иль-и-Вилэн, то о более дальних краях и говорить не стоит.

– Мой отец, он сражается за то же, что и вы. За Бога и короля. Он будет вам очень благодарен, если вы поможете мне соединиться с ним. Ведь я его единственная дочь. И я полагала, что вожди повстанцев должны помогать друг другу.

– Почему?

– Почему? – переспросила я удивленно.

– Да. – Шаретт казался очень спокойным, но левое веко у него конвульсивно дергалось. – Почему ты так полагала?

Я совсем утратила нить разговора. Он что – болван?

– Признаться, господин граф, я не знаю, что вам ответить. Взаимопомощь обычно считается благородным делом. И если только вы дворянин, то вас положение обязывает. Я считала вас способным на благородные поступки.

– Ты ошибалась.

Кровь прилила мне к лицу. Этот безапелляционный тон, это «ты», это странное поведение выводило меня из себя. Мьетта говорила мне, что Шаретт – свинья. Но не до такой же степени…

– Почему вы, собственно, говорите мне «ты», господин де Шаретт? Возможно, я и ошиблась, но это никак не объясняет.

– Объясняет, – прервал он меня.

– Я всем женщинам говорю «ты». На земле нет такой женщины, которая удостоилась бы от меня «вы». Даже королева.

– Для аристократа у вас довольно странные привычки.

– Не тебе их обсуждать.

Я замолчала, сознавая, что таким же образом он будет отвечать на все мои слова. Я уже жалела, что пришла сюда. Достаточно вспомнить тот прием, который оказали мне, – рука, схватившая за горло, кинжал – чтобы понять, что разговор вряд ли стоил таких испытаний. Я была почти уверена, что Шаретт мне откажет. Чего еще ожидать от такого мстительного подозрительного субъекта, от негодяя, который несколько раз называл меня шлюхой и стервой.

– Хорошо, – произнес он, играя пистолетом. – Ты много тут наболтала. Я тебя очень терпеливо выслушал. Допустим, что я даже поверил твоим бредням. Но главное, что я понял, так это то, что ты до крайности глупа. Иначе как ты могла подумать, что я сделаю хоть что-нибудь просто так для какой-то смазливой бабенки?

– Что значит «просто так»? – спросила я настороженно.

– Вы хотите денег за услугу, о которой я вас прошу? Должна вам признаться, денег у меня нет. Но можете быть уверены, что, как только я приеду к отцу, вам хорошо заплатят. Вы потратитесь только на лошадей и несколько человек охраны, а получите в сто раз больше. Я знаю, отец ничего не пожалеет для вас. Он так давно мечтал увидеть меня.

Шаретт снова разразился уже знакомым мне оглушительным смехом – прямо-таки гоготом, не иначе, вскочил на ноги, перегнулся через стол ко мне:

– Ну и дура же ты! Что ты тут болтаешь? Да я пальцем о палец ради твоего папаши не ударю, и если уж на то пошло, то я твоего папашу презираю больше всех. Он – самое большое ничтожество во всей этой дерьмовой армии. И знаешь почему? Потому что он, идиот, верит в то, за что воюет.

Я с трудом проглотила комок гнева, подступивший к горлу. Можно было подумать, что я разговариваю с санкюлотом, с извозчиком с Вандомской площади, а не с отпрыском знаменитого рода графов де Шареттов де ла Контри.

– Ну, а вы? Вы что же, не верите в то, за что воюете? Зачем же в таком случае война?

Он взглянул на меня так презрительно, словно ничтожнее существа, чем я, ему и встречать не приходилось.

– Война – это война. Я люблю войну. Но мне плевать, за что она ведется. Мне нравится убивать и насиловать, вешать и пытать, вот и все. Но не с тобой об этом говорить.