Краткая история тракторов по-украински - [43]

Я заметила, как в этот самый момент полисмен и Валентина переглянулись. Во взгляде Валентины читалось: «Теперь вы меня понимаете?» А во взгляде полисмена: «Мать честная!»

— Папа, — прошептала я, — где твои брюки? Прошу тебя, надень брюки.

Отец показал на груду одежды на полу, и ему больше ничего не надо было объяснять — я сразу учуяла, что произошло.

— Он обисрався, — сказала Валентина. Полисмен попытался скрыть непроизвольную ухмылку.

— Что случилось, папа?

— Она… — Он показывал на Валентину. — Она… Валентина подняла брови, снова скрестила ноги, но промолчала.

— Что она сделала? Папа, скажи мне, что произошло.

— Вылила на мене воду.

— Он кричав на мене, — с надутым видом сказала Валентина. — Ругався. Матюкався. Я сказала ему: «Заткнысь». Он не заткнувся. Я вылила воды. Простой воды. Од воды ж не больно.

Полисмен повернулся ко мне.

— По-моему, они друг друга стоят, — сказал он. — Обычное дело в домашних делах. Нельзя становиться на одну из сторон.

— Вы не видите, что здесь происходит? — воскликнула я.

— Насколько я понимаю, никакого преступления не совершено.

— Но вы разве не обязаны защищать слабых? Разуйте глаза! Если вы настолько слепы, то должны заметить хотя бы разницу в весе и силе. Он ведь ей не ровня! — Я снова обратила внимание, что Валентина сильно растолстела, но, несмотря на это или, возможно, благодаря этому, действовала на окружающих гипнотически.

— Нельзя арестовать человека только за его вес. — Полисмен был не в силах оторвать от нее глаз. — Конечно, я продолжу присматривать за ними, если ваш папочка не будет возражать. — Он перевел взгляде Валентины на меня, потом на отца.

— Ваша политика ничим не лучче сталинськой, — внезапно закричал отец тонким дрожащим голоском. — Уся система государственного аппарата служить токо для защиты сильных од слабых.

— Я сожалею, если вы так думаете, мистер Маевский, — вежливо сказал полисмен. — Но мы живем в свободной стране, и вы вправе свободно высказывать свое мнение.

Валентина грузно спрыгнула с табурета.

— Мине пора на роботу, — сказала она. — А ты подбери папашине гамно.

Полисмен тоже попрощался и ушел.

Отец опустился на стул, но я не могла его так оставить.

— Папа, надень, пожалуйста, какие-нибудь брюки, — попросила я. В его наготе было что-то жуткое, трупное — я не могла на него смотреть. Была не в силах вынести выражение его глаз — в них читалось поражение и в то же время упрямство. Не могла вынести смрада, исходившего из его комнаты. Я не сомневалась, что Валентина тоже его не выносила, но сердце мое ожесточилось: она сама сделала свой выбор.

Пока отец мылся, я снова обыскала дом. Ведь где-то должны храниться письма от ее юриста и ответы на апелляции. Где она держит корреспонденцию? Нам нужно знать, что она собирается предпринять и как долго здесь пробудет. К своему удивлению, на столе в гостиной, среди гниющих яблок, я обнаружила маленький портативный ксерокс. Раньше я не обращала на него внимания, решив, что это какие-то запчасти от компьютера — возможно, Станислава.

— Папа, что это?

— А, ето нова игрушка Валентины. Она копируе на ней письма.

— Какие письма?

— Понимаешь, ето ее новый бзик — усё копирувать.

— Она копирует твои письма?

— Свои. Мои. Наверно, думае, шо ето дуже совремьонно. Уси письма копируе.

— Но для чего? Он пожал плечами:

— Може, думае, шо копирувать на ксероксе престижнее, чим писать од руки.

— Престижнее? Что за чушь! Причина не в этом.

— Ты знаешь теорию паноптикума? Английський философ Иеремия Бентам придумав проект идеальной тюрмы. Тюремщик баче усё и з усех углов, а сам остаеться невидимым. Так и Валентина знае усё про меня, а я про нее — ничого.

— Что ты несешь, папа? Где все ее письма и копии?

— Може, у ее комнате.

— Нет, я смотрела. У Станислава их тоже нет.

— Не знаю. Може, у машине. Я бачив, як она зносила усё у машину.

Дерьмовая Машина стояла во дворе. Но где же ключи?

— Ключей не треба, — сказал отец. — Замок зломаный. Она закрыла ключи у багажнике. Я взломав его отверткой.

Я заметила, что акцизного диска на машине тоже не было. Возможно, она подумывала сбежать на ней, когда пришел полисмен. В багажнике я нашла картонную коробку, доверху набитую бумагами, подшитыми документами и ксерокопиями. Они-то мне и нужны. Я принесла их в гостиную и уселась читать.

Количество документов просто ошеломляло. То у меня не было вообще никакой информации, а теперь вдруг появилось слишком много. Насколько можно судить, письма не были отсортированы ни по дате, ни по корреспонденту, ни по содержанию. Я принялась вытаскивать наугад. Сверху мне попалось на глаза письмо из иммиграционной службы. В нем излагались причины отказа в разрешении на проживание после ее апелляции: ни единого упоминания о показаниях отца, сделанных под принуждением, зато целый абзац посвящен ее правам на дальнейшую апелляцию в суде. Сердце у меня упало. Значит, последняя апелляция — это еще не конец. Сколько же будет новых апелляций и слушаний? Я сделала копию письма на маленьком портативном ксероксе, чтобы показать ее Вере.

В ящике лежали также копии отцовских стихотворений и писем, в том числе — письмо, где подробно указывались размеры его сбережений и пенсии: украинские оригиналы писем и их переводы были ксерокопированы и соединены скрепками. Зачем? Для кого? Я нашла еще письмо отцу от психиатра-консультанта из районной больницы Питерборо с приглашением на прием. Прием назначен на завтра. Отец ничего об этом не говорил. Получил ли он это письмо? Она его ксерокопировала (зачем?), но не возвратила оригинал.