Краткая история тракторов по-украински - [41]

Потом я позвонила в деревенский полицейский участок. Описала инцидент с мокрым кухонным полотенцем и объяснила, в какой опасности находится отец. На полисмена это не произвело никакого впечатления. Он и не такое видал.

— Давайте посмотрим на это с другой стороны, — сказал он. — Возможно, это просто супружеская размолвка? Такое случается сплошь и рядом. Если полиция будет встревать всякий раз, когда ссорятся супруги, это будет продолжаться до бесконечности. Простите меня за прямоту, но вы вмешиваетесь в дела отца, хотя он вас об этом и не просил. Очевидно, вы даже не встречались с глазу на глаз с этой леди, на которой он женат. Но если бы он захотел подать жалобу, то, наверное, позвонил бы сам? А пока нам известно лишь то, что он отлично проводит с ней время.

У меня перед глазами стояла следующая сцена: мой престарелый, сгорбленный, тощий как палка отец съежился под ударами мокрого кухонного полотенца и крупная, пышная Валентина в желтых резиновых перчатках высится над ним и громко хохочет. В голове же у полисмена была совсем другая картинка. Внезапно меня осенило:

— Вы думаете, что это сексуальная игра с мокрым кухонным полотенцем?

— Я этого не говорил.

— Но подумали?

Полисмен был обучен обращению с такими людьми, как я. Он вежливо меня успокоил. В конце концов пообещал заскочить к отцу во время очередного обхода — на этом мы и порешили.

Третий звонок был к сестре. Вера мигом все поняла. Она негодовала:

— Сука! Шлюха! Бандитка! Но какой же он дурак! Поделом ему.

— Не важно — поделом или нет, Вера. Мне кажется, мы должны его оттуда вытащить.

— Лучше постараться вытащить ее. Как только мы вытащим отца, он уже не сможет туда вернуться, а она завладеет жилплощадью.

— Да нет же!

— Знаешь, как говорят: собственность — это девять десятых закона.

— Напоминает цитату из кодекса миссис Задчук.

— Со мной было то же самое. Когда Дик начал надо мной издеваться, мне хотелось просто убежать, но юрист мне посоветовал не уступать, а не то я потеряю жилплощадь.

— Но Дик не пытался тебя убить.

— Ты думаешь, Валентина хочет убить папу? По-моему, она просто стремится его запугать.

— Уж это-то ей удалось.

Наступила пауза. Я услышала приглушенную джазовую музыку, которую передавали по радио. Когда она кончилась, раздались аплодисменты. Затем Вера голосом Старшей Сеструхи сказала:

— Иногда мне кажется, Надя, что существует такое явление, как ментальность жертвы. Знаешь, как в царстве природы — четкая иерархия и субординация в каждом виде. — (Опять она за свое!) — Возможно, ему просто нравится, чтобы его запугивали?

— Ты хочешь сказать, во всем виновата жертва?

— Ну да, в некотором смысле.

— А когда Дик над тобой издевался, твоей вины в этом не было?

— Разумеется, это совсем другая ситуация. По отношению к мужчине женщина всегда является жертвой.

— Попахивает крайним феминизмом, Вера.

— Феминизм? Я тебя умоляю! Это просто проявление здравого смысла. Ты должна признать: если мужчина позволяет женщине себя избивать, что-то здесь не так.

— Ты хочешь сказать, если муж избивает жену — это нормально? Но ведь именно так и считает Валентина. — Я не могла себя сдержать. По-прежнему подпускала ей шпильки. Если утрачу бдительность, наш разговор закончится, как в старые времена, — одна из нас просто бросит трубку. — В твоих словах, Вера, конечно, есть доля истины. Возможно, дело вовсе не в особенностях личности или половой принадлежности, а в росте и силе, — попыталась я ее успокоить.

Снова наступила пауза. Она откашлялась:

— Все так запуталось, Надя. Возможно, и нет никакой ментальности жертвы. А возможно, папа сам притягивает к себе насилие. Мама никогда не рассказывала тебе об их первой встрече?

— Нет. Ну-ка расскажи.

Воскресным днем в феврале 1926 года отец шел по городу с переброшенными через шею коньками и сваренным вкрутую яйцом да ломтем хлеба в кармане. Солнце уже встало, и легкий свежевыпавший снег лежал на аляповатых балконах и резных кариатидах домов в стиле модерн на улице Мельникова, приглушая воскресный колокольный звон, доносившийся от золотых куполов, и с невинностью детского одеяльца укрывая склоны Бабьего Яра.

Он как раз перешел мост Мельникова, направляясь к стадиону, как вдруг возле уха просвистел снежок, брошенный с другой стороны улицы. Когда отец обернулся, чтобы посмотреть, откуда тот прилетел, второй снежок угодил ему прямо в лицо. У Николая перехватило дыхание, и он стал искать в снегу фуражку.

— Эй, Николашка! Николашка-зубрила! Кто тебе нравится, Николашка? Про кого ты думаешь, когда дрочишь?

Его мучителями были два брата Савенки, бросившие школу пару лет назад. Наверное, им было лет по тринадцать-четырнадцать — ровесники отца. Эти высокие бритоголовые хлопцы жили с матерью и тремя сестрами в двухкомнатной квартире за железнодорожным вокзалом. Их отец погиб от несчастного случая в лесу под Гомелем. Матушка Савенко работала прачкой, кое-как сводя концы с концами, и хлопцы ходили в обносках, которые она поворовывала из бельевых мешков своих клиентов.

— Эй ты, хитрожопый! Тебе нравится Ляля? А Людмила? Спорим, что тебе нравится Катя? Ты показывал ей свой писюн?