Красота на земле - [31]

Юный Морис Бюссе покидал свой дом как раз тогда, когда Декостер начал волноваться за Ружа: тот по секрету сказал ему, что кто-то ночью бродил по берегу. Декостер хотел было пожать плечами, но вдруг подумал, что Руж, возможно, не так уж не прав. Когда он провожал горбуна (а было это уже в третий или четвертый раз), ему тоже почудилось, что кто-то бродит меж деревьев.

Они с горбуном шли вдоль озера и как раз подходили к сосняку, как вдруг Декостер услышал шаги и подумал, что там человек и он крадется за ними. Он ничем не выдал своих подозрений, а горбун, похоже, вообще ничего не заметил. Стояла кромешная тьма. Декостер не стал останавливаться, хотя и не мог избавиться от ощущения, что за ними следят. Небесные светильники были надежно запрятаны в упаковку из облаков, и он не мог ничего разглядеть вокруг.

В другой раз Декостеру случилось идти одному, и он услышал, как кто-то идет ему навстречу по переулку. Человек шел не таясь, но вдруг остановился; Декостер понял, что его поджидают.

— А, это вы, месье Морис.

Перед ним стоял сын синдика, очень воспитанный молодой человек. В темноте нельзя было ничего разглядеть, кроме его светлой соломенной шляпы.

Мальчик учился и оттого был худым и бледным. Его отец, синдик, отправил Мориса в колледж. Каждый вечер он вылезал в окно и спрыгивал на крышу курятника…

Переулок был пуст, но, наученный горьким опытом, Декостер взял Мориса под руку и отвел за сараи, где были свалены солома и сено, а также инструменты и детали машин; из живых существ можно было встретить разве только мышей и кошек, которым все же случалось забыть о прогулках в саду под луной и вспомнить о своем ремесле. Здесь не было лишних ушей, по крайней мере способных понять человека, и глаз, чтобы узнать их в лицо. Оттого-то он и завел Мориса за стену сарая. Тот что-то сказал ему, но Декостер принялся возражать:

— О, вы шутите, месье Морис… Он просто голову потеряет… Знаете, ведь у него есть ружье… Он взял его у Боломе… Если он вас увидит, то с него станется выстрелить… Вот уже несколько дней все идет неважно… О! Горбун — это верно, но Руж говорит, что он не в счет, наверное, из-за горба… Я тоже, у меня и вовсе один глаз… Поймите… У вас-то их два, да и горба нет.

Послышался голос Мориса:

— Так что же мне делать?

— Откуда мне знать.

Снова Морис:

— Все дело в ней. Ее нельзя держать там так долго… Они же не знают, какая она… другая. Да, может быть, только вы, — он заговорил тише: — Потому я и пришел к вам. Я подумал, мы сможем договориться. По вечерам я слушаю музыку, а она иногда выходит, и я могу ее видеть, вы понимаете. Музыка и она — это так хорошо вместе, но никто же не понимает, и мой отец тоже не понимает. Он же синдик, и ему придется разбирать это дело; как раз сегодня он всем так и сказал за столом. Он говорил, что, если Миллике подаст жалобу, будет расследование, а еще сказал, что для таких, как она, есть приюты. Они могут послать за ней жандармов…

— Вот это будет и вправду скверно…

— Ну вот… Что же делать? Ладно, скажу, у меня есть идея. Если бы вы согласились помочь, ее можно было куда-то отправить отсюда. Нам бы помогли Алексис, Боломе, может быть, вы… У меня есть старая тетка в Бужи, она живет одна, и я мог бы ее попросить… Вы бы нам помогли… Через три недели как раз праздник Лилии. Если только она придет… Вот было бы здорово! Лучше места и не придумать…

— Ну, а горбун? — спросил Декостер.

— Он сможет видеть ее и в Бужи, это не так далеко. Я попрошу тетку принять ее; это сестра моего отца, она меня любит и сделает все для меня… Все это можно устроить, только бы вы помогли, ведь без вас ничего не выйдет, и даже тогда…

Он замолчал на мгновение; Декостер как раз успел почесать в затылке.

— Черт возьми, я боюсь Ружа… К тому же я думаю, что будет… да, будет жаль…

Снова молчание.

— Посмотрим.

Декостер помолчал.

— Пусть так, но вы должны мне довериться. Когда этот праздник? А, третье воскресенье августа… Это будет, постойте, пятнадцатое. Лишь бы жандармы… Да нет, они не успеют прийти, знаем мы эти расследования… Главное, чтобы Руж ничего не почуял, он ведь на ней прямо помешан. Но я-то всегда рядом, да и Боломе… А вы со своей стороны… Да, еще и горбун… Попробуем, месье Морис.

Остаток их разговора растаял за глухой бетонной стеной, возвышавшейся под скомканной бурой оберткой небес; а там, в кафе, был слышен голос Миллике и дружный смех в ответ, снова голос — и снова смех. Что ни говори, жизнь запутывалась и усложнялась, так что Декостер в ту ночь не сомкнул глаз в комнатке, которую он снимал в деревне. Завалившись на кровать прямо в одежде, он думал…

Несколько дней погода стояла ненастная, и они не ходили за рыбой. Потом лето вернулось, но они так и не трогали сети.

Случалось, что Руж ходил к лодкам, но чаще поднимался по тропе вверх по Бурдонет, стараясь никогда не отлучаться надолго.

Надо признать, что он нигде не встречал ничего необычного; напротив, у воды ему попадалось гораздо меньше людей, чем две или три недели назад.

Объяснялось все это просто: работа сельчан была в самом разгаре, а озером кормилось не так уж и много людей. Большинство работало на земле; сначала подоспел сенокос, потом жатва и опрыскивание растений. В школах были каникулы, но даже детей нигде не было видно, потому что с восьми-девяти лет им находилось место при взрослых. В апреле, мае и даже начале июня — другое дело, но в разгар лета пора заниматься эспарцетом, цветущим клевером, скошенные круги которого похожи на закатное солнце, местной и селекционной пшеницей, виноградом с его болезнями; пора в горы, поля, на склоны и в долины, в сады, где приютились ульи, к вишневым деревьям, с которых ягоды без лестниц не соберешь. Только в субботу вечером и в воскресенье или после особенно знойного дня мужчины шли окунуться в одну сторону, женщины — в другую. Бродя по окрестностям, Руж встречал только случайных людей — гуляющих, приехавших издалека. В конце концов он успокоился.