Красный Ярда - [56]

После этого наступления началось обычное окопное сидение.

Гашека избрали секретарем полкового комитета. Солдаты приходили к нему по личным делам. Командир роты видел в этих сборищах влияние большевиков, ослабление единоначалия и дисциплины, но запретить сборища не решался и действовал через своих прихвостней. Какой-то аноним в ротной газете «Шлеги» пытался осмеять секретаря полкового солдатского комитета:

«Гашек говорил о революции. Нет такого места, где бы он не говорил о ней. Гашек говорил о революции на меже, стоя на столе, за трибуной, на бричке. Я хорошо помню, как он однажды выступал, лежа в кровати. И тоже говорил о революции».

По мнению анонима, секретарь полкового комитета ничего не делал, только склонял слово «революция» во всех падежах.

Настроение многих братьев было созвучно устремлениям Временного правительства. Редкие из них спокойно наблюдали за братанием русских и австрийских солдат, во время которого русская махра оказывалась в австрийских кисетах, а австрийские консервы — в карманах русских шинелей. Все их разговоры сводились к жестам. Солдаты показывали друг другу, у кого сколько детей и какие они маленькие. Сидя в окопах. Гашек ничего не знал о нуждах русского мужика, одетого в серую шинель. Ему казалось, что Февральской революции вполне достаточно, чтобы начать новую жизнь, надо только выгнать немцев из России и других славянских стран.

Именно в таком духе он написал для «Чехослована» «Письмо с фронта». Швиговский напечатал его и стал хлопотать, чтобы Гашека вернули в Киев. Это удалось. Гашек простился с 7-й ротой.

В поезде он узнал потрясающую новость: в Петрограде — новая революция! Захвачен Зимний дворец, арестовано Временное правительство. Керенский скрылся. Вся власть перешла к большевикам. Штаб их Военно-революционного комитета в Смольном. Там же состоялся Съезд Советов, который сформировал правительство — Совет Народных Комиссаров. Красным премьером назначен известный большевик — Владимир Ульянов (Ленин).

Попутчики Гашека на все лады обсуждали новость. Он молчал, раздумывая над событиями последнего времени. Ему очень повезло, он едет в Киев! Там, наверное, удастся узнать побольше.

В редакции «Чехослована» с ним заговорили о восстании в Петрограде, но он махнул рукой:

— Я — окопная крыса, сам узнал новости только в поезде. Дайте мне табачку…

Молодой редактор Бржетислав Гула поделился с ним куревом, а поэт Рудольф Медек сунул в руки Гашеку несколько газет.

Быстро пробежав глазами столбцы, Гашек остановился на декрете о мире и декрете о земле и, постукивая трубкой по столу, сказал:

— Я мало знаю большевиков, но если они оказались способны в первый же день своего правления издать такие декреты, то честь им и слава!

— Удержатся ли? — спросил Гула, не столько обращаясь к Гашеку, сколько выражая желание, чтобы удержались.

Медек презрительно повел носом:

— Рекламная штучка. Да и идеи не новые. Более четырехсот лет тому назад гуситы и король Иржи из Подебрад говорили о всеобщем, справедливом мире…

— …среди христиан, — ядовито уточнил Гула. — Только среди христиан. Остальные для Иржи из Подебрад — турки.

— Гула прав, — отозвался Гашек. — Ты, Рудла, ошибаешься. Идею мира выдвинули табориты, а не Иржи из Подебрад. Он ухватился за нее после того, как предал чашников, к которым раньше принадлежал сам, захватил власть, а потом испугался, как бы ее не отняли. Он боялся и турок, и своих крестьян. Его идея мира продиктована страхом. Большевики же рассуждают, как хозяева.

— Вот ты только что с фронта, — прервал Медек Гашека. — Скажи, бегут русские солдаты, братаются с немцами?

— И бегут, и братаются.

— Теперь, когда они узнают, что им дают землю, разбегутся по домам!

— Кто знает? — иронически протянул Гула. — Может быть, они только теперь и станут по-настоящему воевать.

Медек злился. Гашек решил вернуться к началу разговора:

— Я думаю, что настоящими продолжателями дела таборитов могут быть только те, кто обеспечит народам свободу, равенство, братство, мир, землю. Если это делают большевики — пусть будут они. Дело не в названиях, а в сути. Нам нужно разобраться в их политике. Если они не только обещают, но и будут выполнять свою программу, нам следует поддержать их и помочь им.

В комнату заглянул шеф-редактор.

— Молодец! — сказал Швиговский, приветствуя Гашека. — Прибыл вовремя. Как это вам удалось так быстро примчаться к нам?

— Я показывал ваше письмо машинисту, а тот приказывал кочегару все время подбрасывать уголь.

— Рад видеть вас в хорошем расположении духа. Что вы думаете о событиях в Питере?

Гашек понял, что Швиговского интересуют не столько питерские новости, сколько его настроения. Он уклончиво объяснил, что все время сидел в окопах, а из них видел только фронт, да и тот в развале.

Возвращение в Киев из окопного ада вначале обрадовало Гашека, он снова увлекся своей работой, поражая коллег неутомимостью, способностью откликаться на быстро меняющиеся события. Но чем яснее становилась программа действий Масарика, с легким сердцем продавшего чехословацкий легион Антанте за ее обещание государственной независимости Чехии, тем больше он убеждался в том, что его «братьев» втягивают а авантюру. Особенно возмущало Гашека курьезное заявление Масарика: «Кратчайший путь во Францию и домой — самый длинный: через Сибирь и вокруг всего света!»