Красный Яр. Это моя земля - [4]

— Куда они бегут по лесу? — удивлялась Юна.

Тетя Валя смеясь ей рассказывала, что это у студентов физкультура такая, спортивное ориентирование называется — когда носишься по лесу с картой десятилетней давности и ищешь контрольную точку у давно пересохшего ручья за давно обвалившимся валом. Юне нравилось в лесу в любую погоду, и чем ближе к зиме, тем больше восхищало японку сибирское природное спокойствие. Вот дорожки в лесу прихватило первыми заморозками, насыпь из влажной сосновой хвои хрустит под ногами, воздух как стекло — звенит и отражает яркое сибирское солнце. Вот те же дорожки укрыло плотным снежным настом, что не растает до самой весны. «Почему Сибирь называют суровой? — возмущалась Юна. — Здесь столько солнца!» Зимнее солнце радовало ее особенно. В морозный день оно множится бесконечностью крошечных серебряных солнц отовсюду — с покатых сугробов, с заснеженных крыш, с подернутых изморозью веток деревьев. Кажется, студеное солнце брызжет из нутра Красноярска.

В две тысячи третьем родилась Мидори. По общему решению, Юна с ребенком перебрались из общежития мединститута к Валентине — той как раз дали двушку на Копылова в счет снесенного дома. Юрий заметно продвинулся в своей нейрохирургии, готовился к защите кандидатской, и ему, несмотря на молодость, прочили кафедру в меде. Тетя Валя, не испытавшая материнства, вдруг стала настоящей бабушкой, самозабвенной и неугомонной. Ночами баюкала беспокойную Мидори, днем покоряла марафонские дистанции с коляской, терла яблоки, кипятила пеленки — в общем, действовала в строгом соответствии с должностной инструкцией бабушки без перерывов и выходных. С обычными должностными инструкциями пришлось расстаться: совмещать заботу о внучке и работу у тети Вали не получалось. Шутка ли, семьдесят лет, хоть и не задумывалась о возрасте никогда. Благодарная Юна давала частные уроки японского, на полставки вернулась в универ. На заработанное покупала в дом новую посуду, электроприборы, бытовые мелочи.

— Вот и этот сервиз ее, Юнин. — Нежно погладила фарфоровое пузо чайника Валентина. — Попросила кого-то прямо из Японии отправить. Настоящий фарфор. Вот, смотри, на свету прозрачный. — Тетя Валя взяла невесомую чашку, поднесла к лампе над столом, плотная с виду фарфоровая стенка правда пропускала свет. — Одной чашки не хватает. Мидори в первый день разбила, думала, это для кукол. Испугалась сама, заплакала. Зовет меня, мол, Варя-сан, извини. А я стою, растерялась, и чашку жалко, и ее, непутевую. — На этих словах, как и рассказывая о муже, Валентина замирает. На морщинистом лице разом проступают и грусть, и надежда, и мечты — сквозь плотную накипь прожитых лет пробивается сама жизнь, пульсирующая, тревожная, полная задумчивого вчера и таинственного завтра.

В две тысячи шестом Мидори увезли. Юрия включили в научную группу престижного международного проекта в Осаке с серьезными перспективами остаться в Японии — возможность, каких не упускают.

Юна уговаривала тетю Валю поехать с ними, принялась хлопотать о долгосрочном визите: получение японской визы — задача не из легких. Валентина отказалась, Юна тихо плакала, как никогда не плакала, вспоминая о своей родине и оставшихся там родных. Трехлетняя Мидори, конечно, не могла понять грядущих изменений, но, следуя безошибочной детской интуиции, в последние дни не отпускала Варю-сан ни на шаг. Есть — вместе, спать — вместе, на прогулку — вместе. Одной рукой уцепившись за Валентинино пальто, другой крепко держала веревочку от большой игрушечной машины с настоящими резиновыми колесами. Мидори любила машинки, а тетя Валя любила их дарить: «Вот был бы жив дедушка, он бы с тобой покатал».

В аэропорт их тетя Валя отвезла сама. Дома остался Андрюша, его Юна принесла с выставки. Сказала, что понравился, но какое там: боялась оставлять после себя пустоту.

Мидори пошла в самолет в обнимку с неудобной красной машиной.

Как прошло время после их отъезда, не знаю. Это третья тревожная тема для тети Вали. Скупо сообщила, что «ну, жила да жила, неча жаловаться». Позже в интервью услышу, что сердобольная пенсионерка помогала бывшим студентам с детьми и престарелыми родителями, что и нынешние студенты, по традиции, к Валентине забегали на чай и погреться. Она принимала, любила людей, не уставала от них.

В две тысячи восьмом в свои семьдесят пять впервые съездила в отпуск.

— Осмелела, да и деньги скопились — немного, а все равно пропадут, если помру. Не коту же оставлять, чай не графиня. — Очень ее забавляли истории про состояния, что европейские богачи («одно слово, чокнутые») оставляли в наследство питомцам.

Ее много что забавляло, ей всегда было интересно — новости, сплетни, события в жизни знакомых. Благодаря неуемной любознательности да нерастраченному умению удивляться, на восьмом десятке съездила в Таиланд7. Потом в Турцию, во Вьетнам. Фотографии сибирской бабушки со слонами, верблюдами, на тук-туке и на катере попали в Сеть, где, подхваченные жадными до добрых новостей пользователями, разлетелись в тысячах репостов. За пять лет тетя Валя объехала Азию и Европу. Где могла, садилась за руль. Вот на крошечном «Фиате» напротив Святого Петра, вот на хищной «Бэхе» на скоростном немецком автобане. Соцсети и пиар-отделы корпораций охотно подкидывали пожилой путешественнице билеты, оплачивали гостиницы и аренду машин. По-советски скромная и стесняющаяся внезапной популярности, Валентина принимала необходимый минимум, да и то как незаслуженные чудеса. Красноярск тетей Валей гордился.