Красный сокол - [32]

Чопорный прием награжденных и присутствие на банкете видных чиновников из правительства по случаю дня Красной Армии заставили всех виновников торжества вести себя церемонно, наподобие красных девиц перед богатыми сватами. Не мудрено, что на следующий день обласканные сверху вояки решили отметить многозначащий для них день февраля в интимной, сугубо военной обстановке в актовом зале Центра переподготовки командного состава на площади Коммуны, где они были временно расквартированы.

Очень многие из награжденных, в основном москвичи и командиры, имеющие временное пристанище в столице, по случаю праздника переоделись в гражданское, чтобы вольготнее чувствовать себя за столом, не соблюдая уставное чинопочитание.

После краткой вступительной речи начальника Центра первый тост по традиции предложили в честь славного дня Красной Армии, одержавшей двадцать лет назад первую победу над немецкими захватчиками под Нарвой. Потом выпили, тоже по традиции, за здравие вождя и учителя всех трудящихся — товарища Сталина. Разгоряченный герой испанской кампании попросил поднять бокалы за тех, кто сражается на баррикадах Мадрида. Какой-то чин, колоритно выпятивший грудь, провозгласил тост за танкистов.

Пытаясь опередить очередного оратора, сидевший рядом с Иваном «Лев мадридского неба» призвал чуть притихший зал выпить за храбрые «чатос» и «сталинскую авиацию». «На сегодняшний день это самый важный род войск, способный коренным образом влиять на исход войны», — заявил он.

Ему возразили, что судьбу сражения всегда определяла матушка-пехота.

Под этот аккомпанемент зарождающегося спора «генерал Дуглас» вылез из-за стола, за которым сидело руководство, и скрылся в боковую дверь. Вслед за ним бесшумно испарилось, пользуясь суматохой, и остальное начальство, отчего зал облегченно вздохнул.

Некоторые участники пиршества тоже покинули свои стулья, подавшись на поиски то ли друзей за другими столами, то ли курилки. На освободившееся место рядом с Иваном примостился полакомиться мороженой клюквой франтоватый незнакомец в темном костюме при галстуке. «Подсадная утка, что ли?» — подумал Иван и отвернулся от нового соседа.

А шум нарастал в атакующем стиле. Усатый пушкарь в пьяном раже с запозданием выкрикнул, что главная роль в сражении принадлежит не авиации, а артиллерии.

— Всему голова — бронь! — потрясая подбородком, безапелляционно заявил упитанный майор, стриженный «под бокс».

— А ты видел, как танки валят деревья? — взъерошился совсем окосевший водитель брони.

— А ты видел, как тонут корабли? — с лукавинкой в глазах обратился к тому предводитель группы моряков.

— А ты видел, как взлетают сталинские соколы под раскаленным солнцем Гренады?! — на полном серьезе подхватил словесную игру всегда мажорно настроенный Иван, вскакивая с высоко поднятым кулаком. — Рот фронт!

Неуклюже вылезая из-за стола, сосед задел рукой графин с водой, опрокинул стул. Раздался звон треснувшего стекла.

Шмелиное жужжание переросло в неясный гул взбалмошных реплик и выкриков подвыпивших героев Сиера-де-Гвадаррамы и Гренады.

И тогда поднялся угрюмо сидевший, ни с кем не общавшийся франт, подстриженный то ли под давно удравшего за границу мистера Керенского, то ли под недавно назначенного наркома Ежова. Пристукнув кулаком по столу и рассупонивая красный галстук, он властно гикнул:

— Тихо! Садись по местам! Не забывайте, где находитесь.

— А ты кто такой, чтобы командовать? Мы у себя находимся, — взвился сидящий напротив Остряков. Послышались и другие недовольные восклицания.

— Молчать, щенки кремлевские! Вы все у меня на мушке! — При этом разгневанный франт выхватил из потайного кармана на заднице маленький наган и направил его на «щенка» из морской авиации, осмелившегося перечить человеку из ежовской охранки.

То, что случилось потом, Иван назвал реакцией кобры. Кобра не нападает на животное, которое не может проглотить.

Но когда ей наступают на хвост, она может ударить и слона. Подсевший шпик задел самолюбие не только морского «щенка». Реакция боксера, помноженная на честолюбие героя, похожа на удар кобры, которую пихнули сапогом, как никчемную тварь. А кобра-то — царских кровей. Молниеносный удар левой по кисти, держащей ствол, и тут же — хук правой в скулу поднял с места всю армаду награжденных. Раздался выстрел, — и… франт, гулко стукнувшись головой о цоколь камина, растянулся на кафельном полу, подозрительно затихнув.

Выстрел хлопнул едва ли не одновременно, к счастью, никого не задев. И хотя Иван по-быстрому ретировался подальше от греха, его в ту же ночь разыскали в кубрике курсантов и вызвали на предварительный допрос. Там он и узнал, что «франт» действительно «был, к сожалению», как проговорился комиссар, сотрудником управления государственной безопасности и выполнял на вечере особое задание.

«Эге, — смекнул Иван. — Значит, защита чести и достоинства — верный путь к оправданию. Плюс — самооборона. Наганом же угрожал. Все видели».

На утро — опять допрос. Но теперь уже — с участием особо уполномоченного от наркомата обороны. Сыщики военной прокуратуры старались выстроить схему случившегося в пользу пострадавшего и обвинили Ивана в том, что он якобы первым, по свидетельству некоего лица, напал на потерпевшего. Не «погибшего», в чем уже не сомневался Иван Евграфович, а именно — «потерпевшего».