Красный Петушок - [47]

— Мы должны получить воду! — кричал он.

— Греби, собака! — сказал Мартин. — Или я накормлю тобою рыб!

Его глаза блестели яростью, и в достоверности его слов нельзя было сомневаться.

С выражением ненависти в глазах испанцы снова взялись за весла.

Еще день двигались мы по расплавленной меди тихого моря — двигались, сами не зная куда. Губы наши почернели; языки распухли, с большими усилиями мы могли говорить; тела перестали выделять испарину в этом палящем зное; кожа была так воспалена и чувствительна к лучам безжалостного солнца, что мы находились в постоянной агонии. Три или четыре черных, с плавниками, похожими на паруса, рыбы беспрерывно следовали за нашей лодкой. Меллон, указывая на них, покачал головой.

— Верный признак смерти, говорят матросы, — сказал он глухим голосом.

Утром четвертого дня один из испанцев вскочил на ноги и бросился в воду. Рыбы исчезли, пузыри показались на поверхности воды; мгновенно вода окрасилась в красный цвет.

С каждой минутой Мария слабела. Ужас охватывал меня, когда я замечал, как угасал свет в дорогие глазах, как уходила жизнь из ее измученного тела. Я стоял лицом к лицу с жестокой перспективой потерять Марию. Напрасно я уговаривал себя, что надо быть спокойнее; я хватался за бочку из-под воды, но в ней не было ни единой капли.

Я держал горячую руку Марии в своей.

— Как вы себя чувствуете, моя любимая? — спрашивал я ее со страхом.

— Я больше не могу переносить такие страдания! — шептала она. — Мне страшно оставить вас, Блэз… никогда не видеть вас больше… больше не жить…

— Но вы будете жить! — воскликнул я. — Вы должны жить, чтобы любить меня! Я не дам вам уйти.

— Я люблю вас, Блэз! — зашептала она опять. — Никого, кроме вас…

Я взял ее лицо, похудевшее и измученное страданиями, в свои руки; долго смотрел в ее милые глаза и одно мгновение пил из чаши счастья; но скоро я пришел в отчаяние, видя, что наступает конец. Я взял ее на руки и крепко прижал к сердцу, с дикой и глупой мыслью защитить ее от смерти, витавшей над нею.

Она скоро потеряла сознание. Я умолял ее сказать мне что-нибудь, но не было никаких признаков, что она слышит меня. Я был беспомощен, совершенно беспомощен. Не видать было судов на море, не было туч, обещающих дождь, — нигде никакой помощи! Отчаянье овладело мною; я возненавидел жестокое море и пылающее солнце, убивших мою любимую. С каждым часом силы оставляли меня, тело мое корчилось от ужасной жары, мои внутренности были охвачены острой болью, как будто чья-то гигантская рука рвала их на части. Мартин сидел на корме, как стальное изваяние, со страшно похудевшим лицом, с глазами, блестевшими, как огонь, из впадин под нахмуренными бровями. Наполненные кровью, с красными кругами, устремленные на сидевших впереди трех испанцев, они были ужасны; казалось, что только они еще и жили в нем.

После полудня испанец, требовавший от Мартина воду, вдруг поднялся с веслом в руках и замахнулся им, но раньше чем он мог ударить, Меллон быстро вскочил и вырвал у него весло из рук. Одно мгновение он стоял черным пятном на фоне безоблачного неба.

— Итак, прощайте, мои друзья, прощайте! — сказал Меллон спокойно. Затем он бросился на испанца, обвив его своими худыми руками. Последний боролся изо всех сил, но вырваться не мог, и они оба свалились в воду.

— Дьявол! — закричал испанец.

Они больше не показывались.

После этого я стал терять сознание; помню только, что жизнь еще теплилась в неподвижном теле Марии. Режущая боль внутри меня все увеличивалась, я жил в мире страданий, все предметы стали неясны, я только видел ужасные глаза Мартина: они делались все больше и больше… громадные… красные, безжалостные… Затем наступил блаженный мрак.

Глава XXII Испанские сокровища

Первое, что я услышал, придя в себя, был шум голосов, раздававшийся из темноты, как будто издалека; язык, на котором велся разговор, был для меня чужой, но я знал, что это — английский. Затем я услышал громкое командование, всплеск воды, скрип тимберсов. Открыв глаза, я увидел, что нахожусь в каюте; возле меня сидели двое: один — низенький, очень толстый — потом я узнал, что это был судовой врач; второй — высокий, хорошо сложенный, румяный, с коротко остриженными светлыми волосами и бородкой — капитан Феннер с судна «Виктория». Последний, увидев, что я очнулся, обратился ко мне на плохом французском языке:

— О, мой мальчик! Наконец-то вы пришли в себя! Мы уже почти потеряли надежду. Позаботьтесь о нем, мистер Портер, я должен пойти на палубу, чтобы узнать, почему Том Суинтон изменил наш курс.

После этого он поднялся и оставил меня на попечение врача.

— Как я попал сюда? Один только я остался в живых? — спросил я слабым голосом.

Он ответил мне на хорошем французском языке:

— Нет. ваш друг Белькастель — железный человек — шагает теперь по палубе, а мадемуазель отдыхает после обеда. Вот откуда ветер дует! Я это сразу заподозрил, потому что мадемуазель, как только пришла в себя, спросила о вас.

В этот момент раздались приближавшиеся шаги. Мистер Портер улыбнулся:

— Если не ошибаюсь, это несут для вас бульон: скудная еда для голодного человека, я это знаю, но вы долго голодали, молодой Петушок, поэтому надо начать осторожно.