Красный ошейник - [3]

С тех пор как следователь вошел в камеру его хозяина, истошный лай прекратился.

* * *

Военный следователь открыл папку и положил себе на колени. Он сидел на койке, откинувшись к стене. Чувствовалось, что он устроился удобно и никуда не спешит. Заключенный не двигался. Он по-прежнему лежал к следователю спиной, вытянувшись на жестком тюфяке, но было понятно, что он не спит.

– Жак… Пьер… Марсель Морлак, – монотонно зачитал офицер. – Родился двадцать пятого июня тысяча восемьсот девяносто первого года.

Он провел рукой по волосам, мысленно подсчитывая.

– То есть вам, стало быть, двадцать восемь лет. Двадцать восемь лет и два месяца, так как теперь август.

Он не стал дожидаться ответа и продолжил:

– Официально вы проживаете на ферме ваших родителей, где, впрочем, и родились, в Биньи. Это ведь совсем рядом, верно? Мобилизован в ноябре пятнадцатого года. В ноябре пятнадцатого? Вас, видимо, сочли опорой семьи, и это обеспечило вам отсрочку.

Следователь давно привык к подобной лексике. Он отмечал и с тоской зачитывал данные гражданского состояния. Различия даты и места рождения, определяющие каждого индивидуума, были основополагающими: именно они позволяли отличить этого человека от другого. В то же время эти различия были столь незначительны, столь ничтожны, что куда убедительнее, чем призывные списки, показывали, какая малость различает людей. Все эти данные (имя, дата рождения…) сливались в неопределенную плотную безликую массу. И война эту массу перемешивала, губила, переваривала. Никому из уцелевших на этой войне не удалось сохранить веру в то, что индивидуальность имеет хоть какую-то ценность. А все же правосудие, с которым был связан Лантье, основывалось на том, что для вынесения приговора ему должны быть предоставлены отдельные особи. Вот почему Лантье предстояло собрать информацию, наполнить досье фактическими сведениями, где они завянут, как цветы, заложенные между страницами толстой книги.

– Сначала вас определили на интендантскую службу в провинции Шампань. Это было не слишком тяжело. Реквизиция фуража на местных фермах, с этим вы справлялись. К тому же опасности никакой.

Офицер прервался, чтобы посмотреть, реагирует ли обвиняемый. Лежащий человек по-прежнему не двигался.

– Затем вас вместе с вашей частью направили на Восточный фронт. Вы прибыли в Салоники в июле шестнадцатого года. Ну, по крайней мере, здешняя жара не должна вам слишком досаждать! У вас было время привыкнуть.

Мимо подвального окна, дребезжа, проползла вверх по улице подвода.

– Расскажите-ка мне об этой операции на Балканах. Я никогда не мог это уразуметь. Сначала мы хотели досадить туркам в Дарданеллах, и они оттеснили нас к морю, правильно? Затем мы сосредоточились в Салониках и играли в кошки-мышки с греками, которые не решались вступить в войну на нашей стороне. Или я ошибаюсь? В любом случае, нам на Сомме[1] всегда казалось, что типы из Восточной армии окопались себе в тылу и нежатся на пляже…

Внезапно перейдя на непринужденный тон, а главное, нанося собеседнику жестокое оскорбление, Лантье прекрасно понимал, что делает. Его лицо по-прежнему выражало крайнюю скуку. Подобные мелкие театральные приемы составляли непременную часть допросов. Он знал, какую струнку можно поддеть у человека: так крестьянин знает все слабые места у скотины в своем стаде. Ступня лежавшего заключенного дернулась. Хороший знак.

– Как бы то ни было, вы отличились. Поздравляю. Семнадцатого августа генерал Саррай[2] писал в приказе: «Капрал Морлак сыграл решающую роль в штурме линии обороны болгарских и австрийских войск. Возглавив атаку, он лично вывел из строя девять вражеских пехотинцев, затем получил ранения в голову и плечо и рухнул без сознания на поле боя. Он мужественно продержался до ночи, когда товарищам под покровом темноты удалось доставить его на французские позиции. Этот героический поступок положил начало победоносному контрнаступлению наших войск в районе Црны»[3]. Великолепно! Поздравляю.

Это чтение, конечно, возымело свое действие, потому что заключенный уже не пытался притворяться, что спит. Продолжая лежать, он изменил позу, возможно, для того, чтобы заглушить слова офицера.

– В самом деле, нужно было проявить исключительную храбрость, чтобы удостоиться столь высокой награды, как орден Почетного легиона. Простой капрал! Не знаю, как там в Восточной армии, но во Франции, по-моему, насчитывается лишь два или три таких случая. Право, есть чем гордиться. Вы гордитесь, господин Морлак?

Заключенный заворочался под одеялом. Было очевидно, что он вот-вот нарушит молчание.

– Давайте перейдем к поступку, за который вас арестовали. Я не могу представить себе, чтобы человек, при таких обстоятельствах заслуживший орден Почетного легиона, мог сознательно совершить то, в чем вас обвиняют. Вероятно, вы были пьяны, господин Морлак? Война для всех нас стала огромным потрясением. Иногда нас накрывают воспоминания, и, чтобы отключиться от них, мы выпиваем лишнее. Глоток, другой. А в итоге делаем то, о чем потом жалеем. Так оно и было, да? В таком случае принесите свои извинения, выразите искреннее раскаяние, и покончим с этим.