Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова - [18]

Переночевав в Кронштадте, Фёдор на следующее утро в обществе того же неразлучного Семёна Пелихова опять вернулся в Питер. И в одном из длинных коридоров Смольного института встретился с Львом Борисовичем Каменевым.

«— Вот кто поедет вместо меня — Раскольников! — стремительно схватывая меня за рукав и широко улыбаясь, проговорил тов. Каменев обступавшим его со всех сторон военным.

Но товарищи, согласившись на предложение, всё-таки продолжали настаивать, чтобы кроме меня обязательно приехал и Каменев, так как химикам уже объявлено об его выступлении и даже напечатаны и расклеены афиши. Лев Борисович усиленно пытался освободиться от этой поездки, но представители химиков оставались неумолимы. Делать нечего, Льву Борисовичу пришлось подчиниться.

— Хорошо, — сказал он, — только подождите минуту, мне нужно ещё кое с кем переговорить.

Вскоре он возвратился, и мы поехали в запасный огнеметнохимический батальон.

Приехав на Петербургскую сторону, мы прошли в какой-то большой манеж.

Он был до половины уставлен скамейками, уже занятыми химиками, солдатами соседних полков и рабочей публикой. За недостатком мест многие стояли. Мы взошли на импровизированную эстраду, посреди которой возвышался председательский стол.

Тов. Каменев предложил мне выступить первым.

Я начал с заявления о том, что только вчера передо мной раскрылись железные двери тюрьмы. Затем, обрисовав мошеннические проделки царских следователей и прокуроров, я от этого частного вопроса перешёл к общей критике политического режима Керенского. Речь я закончил буквально теми же словами, как на Кронштадтской пристани, т. е. призывом к восстанию.

Уже с первых слов я почувствовал между собой и аудиторией тесный контакт, самое близкое взаимодействие. Речь, видимо, находила отклик у слушателей, а их настроение, в свою очередь, влияло на меня. Поэтому тон речи непрерывно повышался, и резкость её выводов всё нарастала.

После меня выступил тов. Каменев. Он сразу начал говорить очень горячо. Резкость всего его выступления имела большой успех. Трудно было предположить, что в действительности он являлся противником немедленного восстания. Напротив, брызги революционного огня искрились в его зажигательной речи.

Своими подлинно революционными как по характеру, так и по настроению речами тов. Каменев оказал крупнейшие услуги делу пролетарской революции…

Прямо с митинга я пошёл на ночёвку на Выборгскую сторону, а наутро, 13 октября, явился в ЦК, помещавшийся в то время на барственно-тихой фурштадтской улице.

После больших комнат, сверху донизу заставленных связанными тюками литературы, я спустился на несколько ступенек вниз и, пройдя по коридору, в небольшой комнате налево отыскал Я. М. Свердлова. Не теряя времени, Яков Михайлович с места в карьер ввёл меня в курс деловых вопросов. Ознакомив прежде всего с последними решениями ЦК, тов. Свердлов пояснил, что вся работа партии сейчас заостряется на подготовке свержении Временного правительства.

— В Кронштадте вам делать нечего; там уже всё хорошо подготовлено, — тоном, не допускающим возражений, пробасил тов. Свердлов, дыша на снятое пенсне и протирая его носовым платком, — а вот вам придётся немедленно поехать в Лугу — там не всё благополучно.

Мне поручалось произвести глубокую разведку относительно настроения Лужского гарнизона и создать там благоприятную для нас атмосферу.

Едва мы успели в общих чертах закончить наш разговор, как в комнату вошла группа руководителей Новгородского партийного комитета во главе с Михаилом Рошалем. Новгородские товарищи заявили, что на днях у них состоится губернский съезд Советов, на котором необходимо присутствие оратора „из центра“.

— Вот, дайте нам Раскольникова, — потребовали они.

Яков Михайлович сперва не соглашался под тем предлогом, что у меня есть другая ответственная работа, но затем, после недолгого раздумья, уступил, однако с условием, что, пробыв два-три дня в Новгороде, я оттуда поеду в Лугу…»

Сразу же после разговора со Свердловым Раскольников отправился сначала в Новгород, а затем в Лугу, чтобы привлечь там на свою сторону местные гарнизоны. Выступая в Луге с речью в местном цирке «Модерн», Фёдор там сильно простудился и, едва потом добравшись до дома, тут же свалился в постель с высоченной температурой. Ночью его трясло, он горел в жару и даже немного бредил. А утром 26 октября его разбудили дверной звонок и громкие голоса в прихожей.

«Дверь его комнаты распахнулась, и вошёл кронштадтский матрос Пелихов, большевик-комитетчик, возбуждённый, взъерошенный, с зажатой в кулаке бескозыркой:

— Поздравляю, революция началась! Зимний дворец взят, и весь Петроград в наших руках. Как вы себя чувствуете?

Раскольников выскочил из постели.

— Я за вами, — продолжал матрос. — Меня послал товарищ Троцкий, просил узнать, когда сможете прийти.

— Сейчас пойдём, — сказал Раскольников, торопливо одеваясь. Его пошатывало от слабости, ещё держалась высокая температура. — Как началось восстание?

— Началось третьего дня, — стал рассказывать Пелихов. — По приказу Военно-революционного комитета во всех частях гарнизона стали заменять комиссаров правительства комиссарами комитета. Восемь комиссаров во главе с Мехоношиным комитет послал в штаб округа. Командующий округом отказался признать их полномочия, и тогда комитет через своих комиссаров призвал гарнизон не исполнять никаких приказов командования без его санкции. Дальше — больше. Керенский послал юнкеров громить большевистские газеты и разводить мосты. ВРК приказал отбить мосты и захватить телеграф, вокзалы. В Неву вошли „Аврора“ и четыре миноносца с десантом наших кронштадтцев. И пошло-поехало. Ночью открылся Второй съезд Советов, он поставлен перед фактом восстания…