Красный лик - [197]

Следующей реформой Ван Ань-ши была земельная реформа. Были проведены некоторые законы, имевшие в виду достигнуть уравнительного характера землепользования; далее единственным покупателем хлеба у крестьянина являлось государство, как и вообще всей продукции, и казна производила с крестьянином различные массовые кредитные и контракционные операции, имевшие целью поддержать крестьянское хозяйство.

Так крестьянину выдавались ссуды на обсеменение весною, и кредит этот погашался осенью, с наложением 2-х процентов, причём срок уплаты предоставлялся от 6 до 10 месяцев после урожая.

Так как в то время Китаю приходилось много воевать с северными варварами, то большое внимание Ван Ань-ши употребил и на армию. Первым его делом была борьба с интендантами, поставщиками на армию продуктов. Поэтому он обязанность содержать солдат разложил на само население по так называемой «милиционной» системе, которая напоминает систему Аракчеева. Всё население империи было разделено на группы по 10 семейств, и над каждой группой стоял старшина. Далее эти семейства образовывали группы по пятьдесят и по пятьсот семей, во главе которых тоже стояли особые начальники.

В солдаты должны были идти все годные сыновья семейств, в которых более одного сына. Эти молодые люди занимались военными упражнениями по своим организациям, содержались за их счёт, и на счёт же этих семейств содержались потребные лошади и вообще всё необходимое. В случае же нужды — происходила мобилизация, и солдаты выступали в поход.

Но стремясь предоставить народу всё в натуре, избегая предоставить ему денежную свободу и самодеятельность, Ван Ань-ши существовавшую ранее натуральную повинность при исполнении общественных работ отменил; взамен её была произведена перепись населения, и строжайшим образом были определены доходы каждого китайского гражданина. И на эти доходы был установлен, опять-таки декретом императора, определённый пропорциональный подоходный налог.

Если упомянуть, что вышеописанный режим продолжался что-то около сорока лет, то легко видеть, какие цепи надел на себя Китай в реформах Ван Ань-ши и почему он теперь так неблагосклонен к уговорам Москвы.

* * *

Нередко приходится слышать, что та экономическая и политическая свобода, которой пользуются китайские граждане, — представляет собою нечто отсталое, несовершенное, по сравнению с жизнью Запада, где всё подвергнуто строгой регламентировке закона. Там общество связано целой системой постановлений, указаний и так далее, между тем как в Китае всё идёт своим обычаем.

Но давно уже известна истина, что истина никогда не в крайностях, а всегда лежит на золотой середине.

И надо знать, что случилось хотя бы в том же Китае в заключение всех реформ Ван Ань-ши.

Несмотря на то что законодатель заботился о большей авторитетности своего творения, несмотря на то что он приказал составить соответствующие тексты и вставить их в древние книги, чтобы его реформы, таким образом, соответствовали бы науке и авторитету, население, доведённое до отчаяния назойливой его регламентацией и насильственным её проявлением, — восстало и изгнало Ван Ань-ши, который едва унёс ноги и скрылся где-то в Монголии, обычном месте, где укрывались вообще все низверженные фигуры Китая. И все историки имя Ван Ань-ши произносят с глубоким пренебрежением.

Нельзя возражать, что нельзя руководиться одним только напрактикованным древним обычаем, потому что этот обычай всегда будет отставать от рационализирующейся жизни; но в то же время нельзя не признать опасности и губительности крайних рационалистических экспериментов, подобных тем, которые производил над судьбами народа первый министр императора Китайского Шэнь-Цзуна — Ван Ань-ши и какие производят в настоящее время в России революционеры — эпигоны Ленина.

Гун-Бао. 1928. 2 декабря.

Сталин

При полном молчании, царящем в России, оттуда долетают только слова официальные, а барабанные официальные слова, как известно, не способствуют рассеянию молчания. Подобно тому как теперь имеется по российским железным дорогам негласный приказ, чтобы на пути следования поездов нигде бы не было разрушенных или неприглядных строений, что может произвести неприятное впечатление на любого залётного гостя, связанного с какой-нибудь эдакой солидной заграничной группой банков, — так и в речах официальных лиц мы видим те же починенные заборы, подновлённые, подбеленные дома. Пресса СССР сделала всё, чтобы перестать хранить издавнюю традицию русской прессы — быть предстательницей бедных и обездоленных, быть глашатаем правды. Она сделала приятную «ставку на сильных».

И только изредка из этого трагического безмолвия, прерываемого казённым треньканьем экономических гуслей и публицистических балалаек, — прорвётся нечто такое, что заставит сказать:

— Ага! Здесь есть кое-что подлинное!

К такому-то «кое-чему подлинному» принадлежит только что опубликованная в совпрессе речь Сталина на ноябрьском пленуме ЦИК’а; с очевидной ясностью вырисовывается из этой речи трагическая фигура упрямого кавказца, волею судьбы ставшего повелителем русского государства.

Что же такое Сталин? Недавно в заграничной социалистической прессе было опубликовано интересное известие о том, что в интимном московском кругу ответственных работников состоялось заседание, на котором был прочитан доклад о весьма интересующем Москву фашизме. На этом докладе среди дискуссий, открытых в порядке самокритики, с достаточной ясностью было выявлено, чем же, собственно, отличается фашизм как диктаториальная форма политического строя Италии от коммунизма, царящего в России.