Красный корсар - [97]

Уайлдер смотрел, как его собеседник спустился на шканцы; теперь, предоставленный своим мыслям, он должен был в одиночестве стоять вахту, которая, казалось ему, не имела конца.

Глава XXII

Она в мои глаза

Столь неотрывно, пристально смотрела,

Что спотыкаться стал ее язык

И не вязались меж собою фразы…

Шекспир. Двенадцатая ночь

В то время как большая часть команды уже спала крепким сном, одни глаза, блестящие, полные тревоги, никак не могли сомкнуться. Когда миссис Уиллис с Джертред взошли на борт, Корсар тотчас уступил им свою каюту. Сюда мы теперь и перенесемся, возобновив нашу повесть с того мгновения, когда беседа, занявшая предыдущую главу, только что началась.

Нет нужды подробно описывать чувства наших путешественниц, владевшие ими после бурных событий дня.

Сомнения и догадки, возникшие по этому поводу, станут ясны читателю из последующего.

Мягкий и ровный свет массивной серебряной лампы, подвешенной к потолку, косо падал на черты задумчивой гувернантки и ярко освещал юное лицо ее подруги. На заднем плане, словно темная тень на картине, выделялся смутный силуэт спящей Кассандры. Наш занавес взвился над этой мирной сценой в ту самую минуту, когда воспитанница пытается прочитать в потупленном взоре наставницы ответ, который язык последней отказывается произнести.

— Я говорю, любезная сударыня, что все эти драгоценные безделушки и материал, из которых они сработаны, совершенно необычны для корабля.

— И что же ты из этого заключаешь?

— Не знаю. Я бы хотела быть в безопасности под крышей родного дома.

— Дай-то бог! Молчать долее было бы неразумно. То, чему сегодня мы оказались свидетельницами, Джертред, заронило чудовищные подозрения в мою душу.

Лицо молодой девушки побелело от страха, в глазах застыл вопрос.

— Мне издавна знакомы порядки на военных кораблях, — продолжала гувернантка (она остановилась лишь затем, чтобы еще раз взвесить основания для своих подозрений), но я нигде не наблюдала обычаев, которые с каждым часом открываю на этом судне.

— Каковы же ваши подозрения?

Взор, полный страстной материнской тревоги, брошенный в ответ, испугал бы всякого, кто более привык размышлять над порочностью человеческой натуры, нежели чистое существо, кому этот взгляд предназначался; но в душе Джертред этот взгляд вызвал лишь смутное чувство страха.

— Почему вы смотрите на меня такими глазами, мать моя! — воскликнула она, наклоняясь и умоляюще касаясь рукой плеча наставницы, как бы желая вывести ее из задумчивости.

— Я все объясню. Лучше знать самое худшее, чем обречь тебя на гибель. Я не доверяю этому кораблю и никому, кто на нем плавает.

— Никому?

— Никому.

— На флоте его величества могут встретиться дурные и злонамеренные люди, но нам нечего бояться: ведь если не боязнь бесчестья, то страх наказания будет нам защитой.

— Боюсь, что преступные души, собравшиеся здесь, не знают иных законов, кроме собственных страстей, и не признают власти, кроме той, что избрали себе сами.

— В таком случае, они пираты!

— Они и есть пираты.

— Пираты? Все?

— Наверное. Там, где один преступник, никто не уйдет от подозрения.

— Но, дорогая сударыня, мы же знаем, что среди них есть один, кто наверное невиновен, — ведь он попал сюда вместе с нами при обстоятельствах, когда обмана быть не могло.

— Этого я не знаю. Подлость столь многолика, и столь разные люди оказываются подлецами! Боюсь, что в этой каюте собраны единственные, кто может полагать себя честными на этом судне.

Джертред потупила взор, и губы ее задрожали от неудержимого волнения и от какого-то чувства, неизъяснимого для нее самой.

— Ведь нам известно, откуда взялся наш новый знакомый, — сказала она вполголоса. — Стоит ли зря винить его, даже если подозрения ваши справедливы в отношении других?

— Пускай я несправедлива к нему, но будем предполагать худшее. Возьми себя в руки, моя дорогая, сюда идет наш юный слуга; может быть, нам удастся что-нибудь выведать.

Миссис Уиллис красноречивым жестом предложила своей воспитаннице овладеть собой и сама быстро придала лицу выражение безмятежности, которое обмануло бы и более опытного человека, нежели мальчик, медленно спускавшийся в каюту. Джертред отвернулась, а ее наставница заговорила с юношей мягким голосом.

— Родерик, дитя мое, — начала она, — у тебя уже глаза слипаются. Видно, ты недавно служишь на судне?

— Достаточно давно, чтобы не засыпать во время вахты, — холодно отрезал мальчик.

— В твои годы лучше быть под крылышком заботливой матери, нежели под началом боцмана. Сколько тебе лет, Родерик?

— Я прожил довольно, чтобы стать мудрее и лучше, — ответил он, и тень задумчивости пробежала по его лицу. — Через месяц мне минет двадцать.

— Двадцать? Ты смеешься надо мной, шалун!

— Разве я сказал двадцать, сударыня? Пятнадцать будет куда ближе к истине.

— Это другое дело. И сколько же лет из них ты провел в море?

— По правде сказать, только два года, хотя они часто кажутся мне десятью, а порой думается, что прошел всего лишь день.

— Ты слишком романтичен, дитя мое. Тебе нравится это ремесло воина?

— Воина?

— Конечно. Разве те, кто служит на корабле, построенном для войны, не становятся воинами?