Красный дождь - [28]

В рассказах о путешествиях я почти всегда употребляю местоимение «я». И тому две причины. Многие путешествия я действительно совершил в одиночку, а форму «мы» нахожу вульгарной; кроме того, ее сложно употреблять по причине чисто технической: все время приходится уточнять, от чьего лица ведется рассказ. Кроме того, если путешествуешь, к примеру, с фотографом, привыкшим видеть мир сквозь объектив своей камеры, то ваши точки зрения окажутся едва ли не противоположными. Ничего героического или романтического в одиноком путешествии нет, испытавшим это знакомы сопровождающие такое путешествие ощущения: пустая комната отеля, в которой не звучат чужие голоса, открытия, которыми не с кем поделиться, проблемы и трудности, с которыми приходится справляться одному, ощущение тоски, трансформирующееся в обостренность восприятия, отсутствие отвлекающих факторов, ведущее, как утверждают, к особой сосредоточенности. Неужели это правда? И неужели вещи, которые я писал, путешествуя в одиночку, оказались лучше рассказов о совместных путешествиях? Вряд ли. Путешествуя с приятелем, вовсе не обязательно делиться с ним собственной памятью и мозгами. Вы не все время вместе, и по вечерам, запершись в номере отеля, каждый остается наедине с тем, что случилось за день.

Необходимо снова повторить: у меня ужасно плохая память на некоторые вещи. Ничем другим не объяснишь полного исчезновения из нее подробностей первого большого путешествия с одним из моих друзей; единственное, что осталось от путешествия, — его имя, использованое мною в названии книги; это его возмутило (заметим: вполне справедливо). Но лучше я расскажу по порядку. В одном из первых путешествий меня занесло далеко на север. До этого я практически не выезжал за границу. Теперь же добрался в одиночку до Дании и встретил там юную француженку, которая, изменившись до неузнаваемости, стала одной из главных героинь книги «Филип и другие», написанной годом позже, в 1954-м. Каким-то образом — уже не помню почему — в книге это путешествие переплелось с путешествием автостопом в Прованс, которое я совершил вместе с парнишкой, ставшим впоследствии известным фотографом, Филипом Механикусом; его-то имя и получил герой романа. Если я ничего не путаю — впрочем, именно такие вещи я, как правило, забываю сразу, — мы познакомились в парижском хостеле у Орлеанских ворот. Он считает, что помнит наши приключения гораздо лучше меня, и, чтобы доказать это, опубликовал свои собственные воспоминания, где мне приписываются лихие эротические эскапады; жаль, но сам я о них совершенно ничего не могу вспомнить. Возможно, он тоже кое-что присочинил, потому что, среди прочего, приписывает мне способность насвистывать по памяти Баха целыми сюитами — вот уж чего, поверьте, я не смог бы сделать ни при какой погоде.

Героя романа действительно зовут Филип, но он путешествует один, встречает странных людей, разыскивает молоденькую китаянку и находит ее, чтобы потерять навсегда. Выдумка перемешана с реальностью, так что в романе с выдуманным Филипом не происходит того, что, возможно, происходило с нами на самом деле и о чем настоящий Филип теперь вспоминает. В его рассказе я выгляжу одержимым путешественником на попутках, всегда точно знавшим, где лучше всего «голосовать», чтобы тебя подобрали. В романе я не уделял внимания деньгам, а у нас, оказывается, были проблемы с деньгами, и вроде бы мы ночевали, забравшись в один спальный мешок, правда, непонятно, как нам удавалось в нем помещаться. И еще: сперва мы не обращали друг на друга внимания, а после сделались неразлучны. В то, что мы питались консервированной скумбрией и печеным луком, а спали в стогах, я могу поверить, хотя бы из солидарности. Но, собираясь писать роман, лучше забыть о деталях. Множество реальных событий безжалостно вычеркиваются, чтобы дать простор фантазии. Кому-то, наверное, это трудно понять. Моя беспечная забывчивость, назовем это так, обнаружилась много позже. Прошло пятьдесят лет со времен наших совместных приключений, мы регулярно встречались. Филип стал известным фотографом, писал блестящие кулинарные обозрения для «Зеленого амстердамца», время от времени фотографировал меня, играл на бильярде в клубе «Сообщество»[78], а один — ныне исчезнувший — журнал довольно долго публиковал из номера в номер нашу снобистскую переписку о кулинарии; его изумительные портерты попались мне как-то в каталоге «Сотби» (или «Кристи»?), и все это время, насколько мне известно, он не считал описание нашего давнего путешествия в Прованс неверным. Но несколько лет назад Филип обедал у меня, и, едва мы сели к столу, я вызвал его изумление дурацким вопросом, которого стыжусь до сих пор: «Слушай, Филип, а как давно мы, собственно, знакомы?» Ответ был скор, точен и заставил меня покраснеть: «Полагаю, с тех пор, как ты написал роман и назвал его "Филип и другие"». В тот вечер мне понадобилось довольно много вина и marc de champagne[79], чтобы как-то выпутаться из ловушки, в которую я сам себя загнал. Вот после этого-то он и опубликовал в «Гаагской ежедневной» статью, где я выступаю под псевдонимом «Парнишка» и где пересказана эта неприятная история.