Красный чех - [56]

Да, решение принято! Окончательное. Он едет, чего бы это ему ни стоило, чем бы ни угрожало. «Это письмо передаст тебе товарищ Валоушек, которого я командирую в ПУР, чтобы оттуда его послали к вам. Он также из нашей славной 5-й армии».

Кажется, все. Гашек прошелся по комнате, пытаясь хоть немного успокоиться. Снова — у стола. Перечитывает. Действительно, обо всем, вроде, сказал. Можно ставить точку. И вдруг мелькнуло: «О самом главном-то и ни слова». И быстро добавляет:

«Я буду стараться отсюда освободиться, но знаю, что сам ничего не смогу сделать, потому что здесь никого нет и я должен подписывать все бумаги в качестве заместителя начальника политического отдела армии. Поэтому не думайте, что я нарушаю партийную дисциплину, если ничего у меня не выйдет. Вы должны проталкивать это дело, об этом я вас и прошу».

И размашисто подписался: «Ваш Ярослав Гашек».

Облегченно вздохнул. Задумался. Представил себе, как Алексей Валоушек, инструктор отделения, поедет в Москву, передаст письмо Салату, как тот будет читать внимательно, серьезно…

Иркутск давно уже окутала ночь, темная, непроглядная. И только где-то там, далеко-далеко, уже начинал брезжить рассвет.

На следующий день (совпадение!) пришла телеграмма Центрального чехословацкого бюро агитации и пропаганды при ЦК РКП (б). «На Западе нужны работники, — говорилось в ней. — Мы уже несколько раз требовали… Гашека через ЦК и Реввоенсовет… Нужно за границей, в Чехословакии, доказать преданность революции и коммунизму. Это верно именно для тов. Гашека, которого требуют делегаты II Конгресса[10] на партработу в Чехословакию».

И в самом деле, Ярослава высоко ценили чехословацкие коммунисты, получая о нем великолепные отзывы. Весной в Москву приезжал тогдашний лидер чешской социал-демократической левицы, а впоследствии один из организаторов Коммунистической партии Чехословакии Богумир Шмераль. Он участвовал в работе IX съезда РКП(б) и III Всероссийского съезда профсоюзов. Вернувшись на родину в том же двадцатом году, писал о том, что о Гашеке ему рассказывала делегатка из Сибири. Говорила необычайно дружески, отмечала, что «он очень добросовестный, трудолюбивый, хороший товарищ. И все товарищи, работающие с ним, сердечно его любят».

Даже те, кто прежде хорошо знал Ярослава, удивлялись происшедшим в нем переменам. Выдающийся чехословацкий писатель Иван Ольбрахт тоже приехал в Россию. Его очень заинтересовала судьба своего знаменитого земляка. Он стал расспрашивать тех, кто работал, жил вместе с ним, делил невзгоды военной поры.

— Это один из лучших людей, которые есть у нас, — услыхал в ответ.

Ольбрахт слушал и недоверчиво усмехался: он-то хорошо знал о богемной жизни Гашека в Чехии, о его эксцентрических выходках, анархизме, легкомыслии…

— Не пьет? — спросил Ольбрахт.

— Что вы говорите, товарищ! — несколько даже возмутились собеседники. — Разве можно о нем такое…

И один за другим стали рассказывать о героизме Гашека, который он доказал в боях, о его мудрости, организаторских способностях, исключительном трудолюбии и услугах, которые он оказал России.

— Ярослав говорит, что будь у него десять жизней, а не одна, он бы их с радостью пожертвовал ради власти пролетариата, — сказала Софья Гончарская, сотрудница политотдела. И добавила убежденно: — И я ему безусловно верю. Он это доказал не раз.

«Да, — подумал Ольбрахт, — и в самом деле круто переменился. Такие слова в России зря не говорят. Много у него здесь больших и верных товарищей».

Гашек находил все новых и новых друзей. С одним из них сошелся довольно близко. Это — Владимир Зубцов[11], сотрудник политотдела.

Даже странно, на первый взгляд, что у них оказалось общего? Тому всего 25 лет, а Гашек уже подбирался к сорока. Наверное, своей простотой, непосредственностью, необыкновенной общительностью, а главное, искренней влюбленностью в журналистику, в литературу. Владимир часто рассказывал другу о своих похождениях, о том, как в тюрьме, куда его посадили за участие в революционном движении, вел дневник, мечтал написать роман…

Однажды Гашек познакомил с ним Степана Ганцерова. На молодого наборщика произвела впечатление внешность Зубцова: высокий, широкоплечий, открытый лоб, черные волнистые волосы, зачесанные назад.

Особенно поразило его бледное юношеское лицо и черная, как смоль, борода.

— Сколько же ему лет? — спросил Степан.

— Твой ровесник. А что?

— Настоящий кержак. Чалдон таежный.

Гашек громко расхохотался, затем, хитро улыбнувшись, погрозил пальцем:

— Смотри, когда-нибудь подведешь сам себя этими прозвищами.

А затем с какой-то необычной нежностью, теплотой добавил:

— Большое дело делает Владимир. Роман, который он пишет, за живое берет. Скорей бы кончал.

Необычайно широк был круг интересов Гашека. И среди них значительное место занимала музыка.

— Есть такое изречение: «Когда говорят пушки, музы молчат». Чепуха! — доказывал он своим друзьям. — Тогда-то особенно громко должны говорить музы. Подумайте сами, какая жизнь в окопах? Кровь да грязь, злоба и страх. От жизни такой черствеет человек. Можно сказать, гниет на корню. Гнилое дерево падает, а такой солдат — не вояка… А музыка в него прелесть жизни вдыхает, любви и ненависти учит, подсказывает, где правду искать надо. Вот почему я всегда говорю: честь запевале!