Красный, белый и королевский синий - [72]

– Алекс Клермонт-Диас, уже почти семь утра! – кричит Захра через дверь. – Через пятнадцать минут у тебя стратегическое совещание, а у меня есть ключ. Мне плевать, насколько ты там голый, но если в ближайшие тридцать секунд ты не откроешь эту дверь, то я захожу.

Потерев глаза, он обнаруживает, что лежит совсем голышом. После беглого осмотра тела, прижимающегося к нему сзади, он обнаруживает Генри, такого же абсолютно голого.

– О, твою мать, – ругается Алекс, садясь так быстро, что запутывается в простыне и боком скатывается с кровати.

– Блин, – стонет Генри.

– Твою мать, вот дерьмо, – вновь принимается бормотать Алекс, чей словарный запас, похоже, теперь состоит исключительно из ругательств. Освободившись от простыни, он хватается за брюки. – Чертов педик.

– Что такое? – безучастно спрашивает Генри, переворачиваясь на спину.

– Я слышу тебя, Алекс, клянусь Богом…

Из-за двери доносится еще один звук, будто Захра пинает ее ногой, и Генри тут же вылетает из кровати. Картина маслом: на лице абсолютно ничего, кроме застывшего выражения дикой паники. Он украдкой смотрит на занавески, словно раздумывая, не спрятаться ли за ними.

– Господи Иисусе, – продолжает причитать Алекс, неуклюже натягивая штаны. Схватив наугад с пола рубашку и боксеры, он тычет ими в грудь Генри и показывает на шкаф. – Залезай.

– Ну конечно, – отзывается тот.

– Да-да, мы можем посмеяться над иронией ситуации позже. Иди, – говорит Алекс, и Генри повинуется. Когда дверь распахивается, из-за нее появляется Захра с термосом в руках и выражением лица, которое отчетливо говорит о том, что она получала свою степень магистра не для того, чтобы нянчиться с каким-то здоровым лбом, который по нелепой случайности является родственником президента.

– Эм, доброе утро, – произносит он.

Глаза Захры быстро обшаривают комнату: простыни на полу, две подушки, на которых кто-то спал, два телефона на прикроватной тумбочке.

– Кто она? – требует она ответа, маршируя в ванную, и резко распахивает дверь, будто собиралась застать там какую-нибудь подающую надежды голливудскую звезду. – Ты позволил ей пронести сюда телефон?

– Господи, никого здесь нет, – вздыхает Алекс, но голос срывается на полуслове. Захра выгибает бровь. – Что? Я слегка напился вчера вечером, вот и все. Просто расслабился.

– Да уж, настолько расслабился, что сегодня у тебя будет похмелье, – говорит Захра, поворачиваясь к нему.

– Я в порядке, – отвечает Алекс. – Все нормально.

Словно по сигналу, изнутри шкафа раздается серия ударов, и Генри, наполовину влезший в боксеры Алекса, буквально вываливается оттуда.

«Неплохой такой каламбур», – наполовину пребывая в истерике, думает Алекс.

– Э-э, – мычит Генри с пола и натягивает боксеры до конца. Затем моргает. – Привет.

Тишина.

– Я… – начинает Захра. – Могу я попросить тебя объяснить, какого хрена здесь происходит? В буквальном смысле, как он вообще здесь оказался, физически или географически, и почему… нет, не хочу. Не отвечай на этот вопрос. Ничего мне не говори. – Она отвинчивает крышку термоса и делает глоток кофе. – О боже, неужели это моя вина? Я никогда не думала об этом… когда я все это устроила… о господи.

Генри поднимается с пола и надевает рубашку. Его уши приобрели ярко-красный оттенок.

– Думаю… возможно, если это поможет, то… Это было… Эм. Довольно неизбежно. По крайней мере, для меня. Так что вам не стоит себя винить.

Алекс смотрит на Генри, пытаясь придумать, что бы еще добавить, когда Захра тычет наманикюренным ногтем ему в плечо.

– Что ж, я надеюсь, вам было весело, потому что если кто-нибудь когда-нибудь об этом узнает, мы все в жопе, – произносит она и указывает на Генри. – В том числе и ты. Правильно я понимаю, что мне не обязательно заставлять тебя подписывать соглашение о конфиденциальности?

– Я его уже подписывал, – встревает Алекс, в то время как уши Генри превращаются из красных во встревоженно фиолетовые. Шесть часов назад он дремал на груди Генри, а теперь стоит здесь, полуголый, и рассуждает о бумагах. Как же он ненавидит всю эту чертову писанину. – Думаю, этого хватит.

– О, замечательно, – отвечает Захра. – Я так рада, что вы все продумали. Великолепно. И как давно это длится?

– С тех пор, как… эм… С Нового года, – говорит Алекс.

– С Нового года? – повторяет Захра, широко раскрыв глаза. – То есть уже семь месяцев? Вот почему ты… О боже, я думала, что ты налаживаешь международные контакты и все такое…

– Ну, технически…

– Если ты закончишь это предложение, этой же ночью я окажусь в тюрьме.

Алекс вздрагивает.

– Прошу, не говори матери.

– Серьезно? – шипит она. – Ты, значит, суешь свой член в лидера другой страны – мужчину! – на самом крупном политическом мероприятии перед выборами, в отеле, полном репортеров, в городе, полном камер, в гонке, которая может нахрен загнуться от такого дерьма, как это, словно мой самый страшный кошмар. И ты просишь меня не докладывать об этом президенту?

– Хм. Да? Я еще эм… не признался ей. Пока.

Захра моргает, сжав губы, и издает такой звук, словно ее душат.

– Послушай, – говорит она. – У нас нет времени все это улаживать, а у твоей матери и без того полно проблем, чтобы разбираться с сыном, у которого подростковый сексуальный североатлантический кризис, так что… я не скажу ей. Но как только съезд закончится, ты обязан это сделать.