Красные туфельки - [58]

При мысли о том, как толпа студентов-медиков будет резать тело отчима, подступила тошнота. После того как машина остановилась, я проблевался у обочины, а потом сказал Фу Жую, чтобы тот уезжал: уже недалеко, я пройдусь, погуляю, подышу свежим воздухом. Он ответил:

— Тоже неплохо. А я сообщу Юй Лэ, пусть подготовится.

Желудок совсем взбунтовался, учитывая похмелье после вчерашнего. Когда я съел печёного сладкого картофеля, стало намного лучше. Я двинулся по тропинке, прямо по снегу, и через полчаса дошёл до тюрьмы. Фу Жуй уже ждал меня в холле. Потирая руки, он сказал, чтобы я сперва отогрелся. Я взглянул на часы — было уже почти три — и спросил, можно ли увидеть отчима.

— Можно. — Он всё мялся. — Я только что узнал, он не хочет тебя видеть.

— Не встретится со мной?

— Мы ему написали о тебе, а он в ответ всего три слова: «Не хочу видеть». Мы спросили: когда встретитесь? Он ответил: «Никогда!» Хочешь взглянуть на ту бумагу?

— Не надо, не надо. — Я вдохнул, не зная, как поступить. — Но я ведь специально приехал из Пекина. Я не смогу забрать тело, да ещё и повидаться не получится?

Фу Жуй продолжал тереть руки:

— Обогрейся немного и проводи меня.

Я махнул рукой, извинился за беспокойство, низко поклонился и вышел за дверь. Фу Жуй догнал меня и сказал: у него есть кое-что, что он должен мне передать. Это был лист бумаги, на котором Юй Лэ написал имена и адреса более двадцати человек, а рядом суммы. Внизу была приписка от него: «За всю жизнь я задолжал двадцать с лишним тысяч юаней. И хотя не имею права заставлять тебя, сына, возвращать долг отца, но всё-таки прошу, когда разбогатеешь, верни деньги этим людям».

— Ты вернёшь деньги? — спросил Фу Жуй.

Я аккуратно спрятал бумагу и кивнул:

— Верну. Сейчас нет такой возможности, а потом обязательно верну.

13

Тридцатого числа инспектор Ли затащил меня к себе встречать Новый год, он видел, что настроение у меня не очень, и постоянно утешал меня: Юй Лэ, вероятно, боится прощаний, того, что я буду горевать, поэтому не захотел со мной встретиться. Он дважды повторил это, потом решил, что в его словах мало логики, тогда он сменил тему, попросив сына пообщаться со мной. Парень равнодушно спросил, как там университет Цинхуа, красив ли, и продолжил листать комиксы. Инспектор велел сыну достать свою экзаменационную работу, чтобы брат Цзямин посмотрел на это безобразие. Но тут вмешалась жена:

— Ну хватит тебе! И в Новый год заставляешь ребёнка учиться! Идите хлопушки повзрывайте!

Сын инспектора не хотел никуда идти, а я спустился вниз, чтобы пройтись. Поначалу людей было немного, но около двенадцати часов внезапно стало шумно и оживлённо. Не знаю, это встречали Новый год или провожали старый, но разом загрохотали петарды, взвыли автосигнализации и ночное небо озарилось вспышками. Подняв голову, я уставился на фейерверк, на глаза навернулись слёзы.

Инспектор Ли спустился вниз, даже не накинув пальто. Схватив меня за плечо, он что-то сказал, но было так шумно, что я не расслышал. Жестом я изобразил традиционное китайское поздравление и прокричал: «Счастья и богатства!» Он покачал головой, затащил меня в свою машину, весь шум остался снаружи. Когда он включил свет, я разглядел его лицо, казалось, он только что плакал. Инспектор повернулся ко мне:

— Закурить есть?

Я пощупал карман:

— Не взял.

Он глубоко вздохнул, словно ему не хватало воздуха, и со слезами в голосе произнёс:

— Фу Жуй умер.

Я не мог понять, сегодня же тридцатое, все справляют Новый год дома, как он мог умереть?

— Сегодня он дежурил в тюрьме Тебэй. — Инспектор достал мобильник и уставился на него. — Трое преступников сбежали и убили его.

— Кто сбежал?

— Я жду списка.

Я вспомнил, Фу Жуй жаловался, что в Новый год не будет отдыхать, он должен дежурить тридцатого. Не знаю почему, хотя я никогда не видел его дочь, в голове промелькнул образ красивой девушки, которая учится танцевать и не разрешает отцу курить.

Раздался сигнал телефона — пришла эсэмэска, инспектор просмотрел список и спросил:

— Как зовут твоего отчима?

— Юй Лэ.

— Да. — Он дважды ударил по стеклу. — Он и есть предводитель.

14

Когда мне было двадцать два, я жил плохо, но я не буду так жить всегда. В последние десять дней перед окончанием университета я перечитал письма Тань Синь. Всего она прислала мне по электронной почте семнадцать писем, в них говорилось, что пишет она для меня, но казалось, что это дневник её беременности. То сообщение, что было вверху, — самое последнее, я не собирался читать её письма, как письма отчима, — не по порядку. Она писала: «Действительно мальчик, 8 цзиней 6 лянов,[32] хорошо ест и пьёт, кормлю восемь раз в день, и ему всё мало». В приложении была фотография младенца, она спрашивала, похож ли он на меня. Когда я раньше слышал такой вопрос от других родителей, мне всегда казалось это смешным. Дети сразу после рождения одинаковые — все в морщинах, больше на обезьян похожи. Но в тот день я, глядя на экран компьютера, смеялся, а по лицу текли слёзы:

— Похож! Очень похож!

Я написал ей письмо, в котором объяснил, что в последнее время был действительно очень занят, и что уже простил её. Вернувшись в феврале в Цинхуа, я почти не выходил из комнаты. Целыми днями просиживал над книгами, стремясь наверстать упущенное. Я знал, что не буду заниматься этой специальностью, но я должен был реализовать мечту кое-кого, особенно ту, с которой я заканчивал Цинхуа. Мой отчим Юй Лэ всю жизнь страдал от бедности, мучимый своей инвалидностью, но в тот день, когда я поступил в университет, он почувствовал, что это того стоило. Понимаешь, о чём я? Всю жизнь он был несчастен, но моё поступление рассматривал как вклад в моё будущее счастье. По ночам, когда я думал об этом, вспоминал его лицо и то, как он махал руками, показывая, что счастлив, мне хотелось плакать.