Красные стрелы - [62]

Через несколько минут путь свободен. А еще часа через два не только наши, но и кошелевские танки были на той стороне и атаковали врага в населенном пункте Ракова. Немцы яростно сопротивлялись. Пока мы прошли пятнадцать километров, они предприняли шесть контратак. Но в конце концов сила взяла верх и гитлеровцы побежали, бросая оружие, технику, автомашины.

Уже видна северо-западная окраина Киева. Скоро выйдем на указанный нам рубеж. И вдруг по радио нас вызывает штаб корпуса. Поступает лаконичный приказ: повернуть на сто восемьдесят градусов и возвращаться назад. Такой же приказ получают остальные бригады.

И это после того, как столько достигнуто! Я не знаю, как объяснить подчиненным причины такого маневра, чем смягчить их боль и возмущение.

Останавливаю бригаду. Объявляю сбор командиров.

Маляров явился раньше других. Спрашивает, чем я возбужден. Узнав, начинает успокаивать:

— Без причины не отзовут. Видно, обстановка изменилась. И танкисты понять должны. А тому, кто не поймет, разъясним.

— Прежде чем бойцу разъяснять, я, командир бригады, сам должен свой маневр понять. Мне его разъясни. Ты это можешь?..

Я понимаю, спор у нас никчемный. Начальник политотдела и мой заместитель по политической части Маляров, конечно, прав. И вообще, приказы не положено обсуждать. Но мне жаль добровольно уступать завоеванное кровью. Поэтому и горячусь…

Очень кстати прибыл представитель штаба фронта полковник Фадеев. Он-то разъяснит причину изменения первоначального плана.

— Почему отходим? — Чувствую, мой вопрос тоже застал Фадеева врасплох. Он говорит первую попавшуюся казенную фразу — Значит, нужно, товарищ Шутов.

Уж эти мне поборники устава! Сказал бы просто: «Не знаю!» А то начинает крутить, прикрывать общими фразами свою неосведомленность. Меня прорвало:

— Сидите там, во фронте, за бумажками ничего не видите. Киев рядом, и путь к нему открыт. Вперед идти надо, а не назад! Понимаете вы это или нет?

Я и сам чувствовал, что наговорил лишнего. Полковник нахохлился:

— Ну вот что. Этот митинг заканчиваем. Мне поручено проследить за выполнением приказа, и я прошу доложить, когда будете готовы к маршу. — Потом, смягчившись, добавил: — Горячишься, товарищ Шутов. Ненависть к врагу не должна ослеплять человека. Пойми, командованию виднее. Ты ведь смотришь только со своей маленькой колокольни. А есть повыше твоей…

На обратном пути получили еще одну телеграмму. Комкор сообщил, что немцы предприняли наступление вдоль Днепра на Лютежский плацдарм, стремясь отрезать войска от реки. Поэтому-то нас и вернули. 20-й и 22-й бригадам комкор предложил «пройтись» по тылам фашистов и вернуться на плацдарм.

Ирпень переходили опять с боем. Немцы успели разбить переправу, и нам пришлось строить новую.

11

Пять дней и пять ночей шли непрерывные бои. Немцы яростно контратаковали, стремясь пробиться к своим окруженным в районе Лютеж — Старые Петровцы частям. На шестую ночь притихли. Видимо, смирились. Да и окруженные уже уничтожены, выручать некого.

Мы с моим ординарцем Сергеем Борисовым обходим оборону. Где-то далеко равномерно ухают орудия. На правом фланге, у соседа, слышен ленивый треск винтовочных выстрелов. Иногда в него вплетаются короткие очереди пулеметной дроби. Если внимательно присмотреться, в той стороне можно увидеть отдельные пунктиры трассирующих пуль.

— Из Валок фрица выбивают, — категорически заявляет Сергей. Он всегда говорит таким тоном, словно находится в курсе всех фронтовых дел.

Смотрю на часы: начало двенадцатого. Как бы хорошо сейчас часок-другой прикорнуть. За истекшие пять суток ни разу как следует поспать не удалось. От таких мыслей я еще больше расслабился, ноги стали тяжелыми, в теле почувствовалась ломота.

— Отдохнем, что ли? — обращаюсь к спутнику и опускаюсь на завалинку полуразрушенной хаты.

— Отчего не отдохнуть, — соглашается Борисов, садясь рядом со мной. — Люблю повеселиться, особенно поспать. Только на войне разве выспишься?

Сквозь дрему я еще слышу болтовню ординарца. Сережа вообще отменный балагур, он сам признается, что «почесать язычок» любит.

Проваливаясь в небытие, вижу вдруг выплывающую из золотистого тумана нашу хату во Дворце. Я маленький, лежу на своей кроватке, мне страшно хочется спать. Рядом сидит мать, уткнувшись лицом в ладони. Она говорит, но голос ее очень напоминает голос моего ординарца Борисова. Ее слова, словно молот, больно стучат по голове. Я прошу мать позволить мне уснуть.

— Что вы сказали, товарищ гвардии полковник?

Странно! Почему она так обращается ко мне. Открываю глаза, над собой вижу бездонное темное небо с мириадами светленьких точек. Рядом Сергей, возится с вещевым мешком:

— Вы мне что-то сказали? — переспрашивает.

— Нет, это я так.

— Может, закусите? С утра ведь ничего не ели.

Сон уже все равно- перебит. А в желудке действительно пусто.

— Давай, что у тебя там есть.

Раскладывая на газете свои скромные припасы, Сережа говорит:

— Ветерок подул. Потом всплеск весел, — значит, лодка.

— О чем это ты?

— Да я ж вам рассказываю, как меня, раненного, киевляне спасли. Или вы не слушали?

— Слушал, слушал. Продолжай.

— Ну вот, значит, лодка ударилась в песок. Потом осторожные шаги. Подходят двое… Один говорит: «Не поймешь, живой или нет». Хочу сказать, что живой, и не могу, язык одеревенел, будто фанерка шершавая во рту. А в голове словно гвоздем ковыряют. Человек наклоняется ко мне, слушает. «Дышит», — говорит.