Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов - [45]

Сперва он ехал по верхнему уступу виноградника, как бы наперерез Генриху и его спутникам, так что они видели над зеленеющими лозами его профиль. Потом дорога делала поворот, и папа оказался лицом к лицу с ними. Генрих, Рахевин и Джордано Пьерлеони преклонили колени, папа на миг придержал мула, но тут Арнольд, резко шагнув вперед, упал на колени у самых ног мула, схватил ногу папы и поднес ее к губам. От этого резкого движения папа покачнулся в седле, но не перестал улыбаться. Невзрачный, жалкий с виду старичок, который, всем на удивленье, крепко держал в руках ключи Петровы, спокойно осенил крестным знамением вначале Арнольда, затем и остальных.

— Сын мой, — сказал он Арнольду, — не таи змия в груди твоей… — Потом обернулся к своим капелланам, кивнул, и они двинулись дальше. Через минуту вся процессия скрылась в облаке золотистой пыли за поворотом дороги, пролегавшей среди нежной, кудрявой зелени.

12

Все, что Генриху довелось затем пережить, начиная с отъезда из Рима и до возвращения на родину, казалось ему одним длинным сном, от которого он еще долго не мог очнуться. И впоследствии время это вспоминалось ему как некий удивительный, невероятный сон.

В Палермо ему не удалось сохранить в тайне свое звание. Когда они причалили к пристани, там стоял человек, который по приказу короля Рожера должен был опрашивать приезжающих и, ежели кто из них окажется знатным чужеземцем, тотчас докладывать о его прибытии королю. Тогда король Рожер, подобно Гаруну-аль-Рашиду, призывал гостя пред светлые свои очи или же посылал к нему своего советника, мудрого араба Эдриси{80}, чтобы тот подробно расспросил гостя, откуда он, какова его страна и какие люди в той стране живут. Все это ученый араб заносил потом в книгу, где описывались различные земли, страны, океаны и моря. Составление этой книги было главным делом жизни для короля Рожера и для его премудрого советника.

Итак, королевский слуга, сильно смахивавший на араба, с необычайным почтением поклонился Генриху и повел его к богатому купцу, который сдавал свой дом внаймы приезжающим знатным особам. Дом этот находился вне городской стены и был окружен красивым садом. Вскоре туда явилось еще несколько королевских слуг, они, по восточному обычаю, принесли Генриху корзины с фруктами, хлебом и жареной дичью. Это означало, что король Рожер считает новоприбывшего своим гостем. Спутники Генриха были поражены великолепием города, роскошью отведенного им жилища и сразу стали торопить своего господина, чтобы он поскорей разузнал, когда отплывет корабль в Святую землю. Пребывание в Палермо казалось им не вполне безопасным, если не для тела, которое они, разумеется, могли бы защитить от любого врага, так для души — ей, по их мнению, грозило в этом полуязыческом городе немало опасностей.

Но их тревога сменилась восторгом, когда наутро они явились в королевский дворец слушать мессу в дворцовой капелле. Небольшая капелла была дивно хороша, хоть и построена в необычном вкусе — здесь смешались черты зодчества арабского и византийского, напомнившие Генриху луцкие и краковские костелы; кое-что было заимствовано и из античных храмов, к чему князь уже привык за свою бытность в Риме. Служба, которую они прослушали, ничем не отличалась от церковных служб где-нибудь в Кракове или в Мехове, и постепенно на души рыцарей, направлявшихся с Генрихом в Святую землю, нисходил покой.

Зато на душе у самого Генриха становилось тревожно, хотя до сих пор он был уверен в себе и большую часть пути проделал в умиротворенном настроении.

Пробираясь по страшным альпийским ущельям или проезжая по голубым равнинам и лиловым холмам рыцарской Италии, Генрих неизменно возвращался к нескольким простым и ясным мыслям, которые хранил в своем сердце, черпая в них живительную силу среди окружающего запустения. Беседа в Латеранских садах что-то поколебала в нем, но что именно, он и сам не вполне понимал. И еще раз, немного погодя, он испытал какое-то странное, тревожное чувство. В те несколько недель, которые Генрих провел в Риме, он ходил слушать мессу каждый день в другой храм. И вот подошел черед Санта-Мария-ин-Космедин, бедной церковки, построенной папой Каликстом и украшенной скудными мозаиками. После мессы Генриху показали в этой церкви изображение чудовища со страшной пастью: древние римляне, принося клятву, вкладывали руку в пасть; если клятва была ложной, чудовище смыкало челюсти и откусывало руку. Поэтому римляне всегда говорили правду.

В блестящих доспехах, которые Генрих, вопреки польскому обычаю, никогда в церкви не снимал, стоял он там во главе своего отряда, всех этих белокурых молодцов в плащах, наброшенных прямо на голое тело, а справа от него — Якса, могучий воин, почитавший Арнольда Брешианского за то, что не покорялся ни папе, ни кесарю. И вдруг Генриха охватило прежде неведомое ему чувство бесконечного одиночества. Он смотрел на огромный лик Пантократора, выложенный из цветных камешков над алтарем, и страшно ему было от пронзительного взора очей Христовых. Он казался себе ничтожным, затерянным среди царившего повсюду хаоса, и начинал смутно ощущать всю безмерную сложность и огромность мира.