Красные щиты - [26]

- Что ж, поехали, ваша светлость! - воскликнул он и чуть было не хлопнул Генриха по колену, но сдержался. "Бог его ведает, что это за человек!" - наверно, подумал он. - Я тут все дороги знаю, хоть до Константинополя проведу. Куда князь, туда и я. Полюбился ты мне, князь!

Генрих сперва слушал толстяка с усмешкой, но потом смекнул, что человек, который знаком со здешними делами и дорогами, может ему пригодиться. После долгих и настойчивых уговоров он позволил Виппо быть их провожатым до Осиека.

- Осиек! - завопил рыцарь. - Большущий монастырь! Знаю, как же, я туда ячмень доставлял монахам для пива. Сам-то, правда, не ездил, люди мои отвозили. Это недалеко, в два дня там будем, ежели с коней не слезать. Ну, не в два, так в три. Дорога гористая, все лесом да лесом. Но я ее знаю, я проведу.

Пришла хозяйка убрать миску и очень удивилась, узнав, что господин Виппо собирается в путь - кто же коней в замок пригонит, овес кто примет?

- А Бруно на что? Бруно сам управится! - весело заорал Виппо, кликнул из первой горницы высокого худощавого парня в потрепанном кафтане и начал ему отдавать приказания. В дверях, прислонясь к косяку и прислушиваясь к словам рыцаря, стояли цыгане. По их смуглым лицам пробегали красноватые отблески от пламени в очаге.

Генрих намекнул Виппо, что хотел бы остаться один, и, когда тот вышел, улегся на лавку. Но сон бежал от него. Долго еще слышал он, как за стеной Виппо торговался с цыганами, как топали во дворе польские и венгерские кони и высоким голосом покрикивал Бруно, распоряжавшийся вместо хозяина.

Утром на заре выехали они уже вчетвером. Теперь Виппо вел их кратчайшими дорогами, и добрались они быстрее, чем предполагали, - на третий день.

Генрих и его оруженосцы гнали вовсю, кони их покрылись мылом, начали спотыкаться. Виппо едва поспевал; отчаянно бранясь, он молил убавить ходу, но его не слушали. В лесу становилось все темней, наступал долгий, теплый вечер, какие в эту пору часто бывают в тех краях; в небе сияли звезды, на леса, горы и луга спускалась ночная тишина. И в тишине этой гулко, тревожно раздавался топот коней. Генрих, намного опередивший своих спутников, время от времени перекликался с ними - так они просили его, опасаясь, как бы князь в темноте не заблудился.

Зачем, собственно, он едет, чего ждет от здешних монахов, от их настоятеля - Генрих представлял себе не вполне ясно. Наконец перед ними возникла из мрака черная стена, и они остановились у запертых ворот. Вскоре к ним присоединился Виппо - теперь все в сборе. На миг Генриха охватило смятение, он лихорадочно подыскивал слова, готовясь к встрече с монахами. Ему даже захотелось повернуть назад, но Герхо уже стучал в ворота, и на массивной прямоугольной башне, черневшей средь звездного неба, что-то задвигалось.

Ворота приоткрылись, пламя факелов осветило сводчатый проход и в глубине дверь с двумя тонкими колоннами по сторонам. Четверых всадников окинули подозрительными взглядами, один из монахов, заметив у Тэли виолу, сказал:

- Бродячих певцов не принимаем.

Но на его слова почему-то никто не обратил внимания, гостей впустили во двор. Генрих соскочил с коня и лишь теперь почувствовал, как устал - ноги у него подкашивались. И когда его привели к привратнику, он прежде всего попросил ночлега, коротко сообщив, что он - граф Берг и приехал к настоятелю по важному делу. Брат привратник недоверчиво расспрашивал рыцарей, что да как, и пристально разглядывал Виппо.

- А ты что тут делаешь? - внезапно закричал он.

- Я князя сопровождаю, - с достоинством ответил Виппо и так посмотрел на монаха, что тот не решился продолжать. - Потом все объясню, - прибавил толстый рыцарь.

Ни о чем больше не спрашивая, их повели на просторную кухню со сводчатым потолком - под навесом на столбах там пылало огромное пламя и висел котел. Густой дым, завиваясь спиралью, уходил в круглое окошечко. На вертеле жарилась оленья туша, у очага сидели служки и стоял боком к огню высокий монах; он крутил ручку вертела и что-то бормотал. Лица его Генрих не разглядел.

Когда князь вошел на кухню, сердце у него болезненно сжалось. Он подумал, что вот церковь сломила и его, он пришел каяться под ее сень, как дед Агнессы (*52). Генрих вспомнил о кесаре Оттоне, этом юном, благочестивом, мечтательном безумце, о Храбром, но особенно, о Щедром. Быть может, и он, вот так, сгорбившись, вращал здесь вертел?

Уложили гостей в большом, холодном помещении возле кухни и тоже со сводчатым потолком. Но Генриху не спалось: он слишком устал, после долгой езды ломило ноги и все тело, к тому же от стен этих веяло чем-то тревожным, жутким. Он встал, прошел через сени в небольшой дворик вероятно, хозяйственный. И снова Генрих увидел кусочек звездного неба, тени башен в вышине и при тусклом свете, доходившем сюда из сеней, разглядел поленницы дров, топоры, кирки, лопаты и грабли, сваленные в кучу. Все здесь было чужое - этот дворик, и эти топоры, и вся эта жизнь, которой жил некогда великий король: здесь он колол дрова и думал о Кракове. От этой мысли Генриха кинуло в дрожь, мороз по коже пошел. И никто уже не знает, не помнит, даже след того события, столь важного для Генриха, стерся в памяти людской. Он вернулся в дом. Оруженосцы и Виппо уже спали. Князь растянулся на шкурах и, забыв о ломоте в суставах, начал молиться за Щедрого.