Красные озера - [9]

– Совсем некогда было, правда, – отозвался Лука и уставился на женщину вопросительно, ибо никак не мог понять, почему Радловы ведут себя столь странным образом.

Вновь повисло в комнате неловкое молчание. Впрочем, Тамара нашлась почти сразу и попросила гостя помочь ей на кухне – то ли отнести что-то тяжелое, то ли свиную кровь смыть. Петр на жену насупился, но промолчал.

– Не обсуждал бы ты с ним сегодня переезд детей, – зашептала Тома на первом этаже, озираясь по сторонам от страха, что муж может услышать. – Плохо ему в последнее время.

– Заболел, что ли?

– Боже упаси! Здоров, как прежде, хоть сейчас камни опять голыми руками разламывать, – горькая усмешка чуть затронула губы женщины. – Я настроение имела ввиду скорее. Ты не подумай, он не помешанный… хотя иной раз… как помешанный. У меня ведь мама в старческое слабоумие впала совсем, боюсь теперь всего. Она то кричит, как кликуша, то забывает все на свете, а тут еще Петенька…

– Ты, знаешь, держись, не раскисай, – пробормотал Лука. Тут же устыдился своей банальности, но больше-то сказать было нечего.

– Держись, – машинально повторила Тамара и вдруг воскликнула:

– Да куда мне двух сумасшедших?! – затем спохватилась, что слишком громко прозвучали ее слова, потому весь дальнейший разговор вела вполголоса.

– А что с Петром?

– Мысль у него в голове застряла. Да так застряла, что изнутри выедает всего, рассудок мутит. Конечно, таких буйств, как мама, он не вытворяет, но страшно. Целый день может по дому ходить из стороны в сторону, как заведенный автомат, да под нос себе нашептывать какую-то ересь.

– Какую именно? Может, ничего такого и нет, что внушало бы серьезные опасения…

– Не разобрала, про ржавчину что-то.

– Так ведь и раньше часто сетовал, мол, денежки его ржавеют.

– Теперь другое. Ты слышал, что Петенька наконец от доли завода избавился?

– Ну?! – удивился Лука.

– Недавно совсем. Я только облегченно выдохнула! Думала, заживем наконец. Ой, столько сил-то он на этот несуществующий завод угробил, столько денег! А теперь злющий все время, в голове что-то наворачивает. Да вот мама тоже…

– Может, образуется…

– Вот что ты городишь, в самом деле! Ей восемьдесят скоро.

– Я про Петра. С ним образуется.

– С ним – возможно, – согласилась Тамара, потом заговорила еще тише, разобрать едва удавалось:

– Прости. Не хочет он про детей ничего слышать, понимаешь? Лизе учиться уже очень поздно. Мы ее отправляли в юности, да и позже пытались убедить, она разве согласилась? А теперь – нате, поеду! Петя недоволен.

– Как же недоволен, коли мы еще осенью с ним обсуждали!

– Ой, не кричи пожалуйста. Послушай, Лизка наша – девчонка взбалмошная, так что если честно, мы думали, не выйдет у них с Ильей. За зиму разбегутся, мальчик перебесится да один уедет.

– Лизка, наверно, взбалмошная-то в тебя, – тут лицо Луки исказилось до неузнаваемости, неестественная улыбка расползлась пуще прежнего, так что верхние зубы обнажились целиком, глаза же от подобного напряжения затуманились, покрылись слезливой пленочкой, а их вечный лукавый прищур исчез на миг. Гостю хотелось изобразить хитренькую ухмылку, но получилось страшно.

– Сам ведь знаешь, кто старое помянет… – Тома отвернулась, чтобы скрыть неприязнь, резким движением выдернула из духовки поднос с мясом и вручила собеседнику со словами:

– На вот лучше, отнеси. Я сейчас приду тоже.

Озадаченный Лука в обнимку с остывающим подносом поднялся обратно в широкую залу. Петр за время его отсутствия успел вернуться к окну, стоял теперь неподвижно, подобно каменной глыбе, и бессмысленно буравил взглядом стекло – причем именно стекло, ибо, несмотря на прозрачность материала, дальше он явно ничего не видел. От Петра тянулась черная, зыбкая тень, заполнявшая собой всю середину помещения.

Лука вступил в эту тень робко, словно боясь ее потревожить, бесшумно поставил поднос на стол и спросил высившуюся у окна глыбу:

– Тома сказала, ты от завода избавился?

– Избавился, – глухо отозвался Радлов. Так глухо, что, пожалуй, если бы камни умели разговаривать, то обладали бы именно таким голосом.

Неизвестно, сколько бы стояли они в состоянии онемения, но тут зашла Тома со вторым подносом, пригласила всех к столу. Лука, по известным причинам, к еде не притронулся, только пил чай, чашку за чашкой, дабы чем-то себя занять – в отличие от жевательных движений, употребление напитков вызывало настолько мало слез, что их запросто удавалось смахнуть незаметно для окружающих.

Когда и сами хозяева приступили к чаю, Лука не выдержал:

– Послушайте, может все-таки обсудим то, зачем я приходил. С детьми что-то нужно решать.

– Ой, Лука, будущее нашей дочери занимает тебя больше, чем нас самих, – заметила Тамара с шутливой интонацией, чтобы разрядить по возможности обстановку.

– Давайте начистоту, – не унимался гость. – Лизавете двадцать шесть лет, давно замуж пора, хоть остепенится. Илья мой, конечно, на четыре года моложе, но других вариантов для вашей дочери [с сильным нажимом] я что-то не вижу.

– Ну если хочешь, можно и начистоту, – протянул Петр, недобро сверкнув глазами. Тома на своем месте съежилась и сникла. – Напомнить, почему они с Ильей сошлись? Я ж ее хотел замуж выдать за сына старого знакомого, из Города, там человек обеспеченный, там бы и образование получила, и выход в свет, и что душе угодно! Лиза рогом уперлась – не хочу и все тут. Да к Илье ринулась, больше из вредности. Ты пойми правильно, парень у тебя хороший, так что мы не противились нисколько! Но мягкий он у тебя характером-то, Лизавета им как хочет, так и вертит. Теперь смотри – уедут, значит, молодые в столицу, там бурная жизнь, множество соблазнов, богатые мужчины, рестораны, все огнями светит! Уверен, что наша Лизонька сыну твоему замену не найдет?