Красные озера - [10]

– Ну что ты, Петр, – сказал Лука хрипло от пережавшей горло обиды. – Что ты, хорошая она у вас.

– Да ведь избаловал ты совсем девочку! Оно и понятно, чужих детей всегда балуют – вроде как права нет ни руку поднять, ни замечание сделать, по себе знаю, уж будь уверен! У нас же тогда столько работы, чтоб хозяйство поднять, что особо не до ребенка – лишь бы в тепле да накормлена. Вот она и выросла… нам на радость.

– Тома, – обратился гость к женщине. – Твоя же дочь, ты что молчишь?

– Что тут скажешь? Петенька ведь прав. Девка добрая, но непостоянная до ужаса. Не в деньгах же дело, мы и так добавим, чтоб Илья один поехал, обучился там, основу какую жизненную заимел.

– Да, – подхватил Радлов. – Денег можем дать, коли надо.

– Есть деньги, – процедил Лука сквозь зубы, потом лицо его задергалось, как бы приподнялось кверху, собираясь складками кожи под глазами и на лбу, и впервые за вечер он сорвался:

– Это же ваша дочь! Неужто не хотите для нее жизни настоящей?! А Илья без нее ни в какую не хочет ехать!

– Боже, успокойся ты! Я мог бы на ферму его взять помощником, пусть здесь работает. Оклад дам, свадьбу сыграем. Где она, твоя настоящая жизнь? Нет нигде, один пустой звук.

– Неучем ведь останется…

– А много среди нас у́чей-то? С голодухи, однако же, не помираем ни ты, ни я, – Радлов осклабился, издав самодовольный рык – видно, сомнительная шутейка ему самому понравилась.

– Положим, ты прав, – Лука вздохнул и откинулся на спинку дивана, почувствовав крайнюю во всем теле усталость. Редкие вспышки гнева очень его утомляли – собственно, потому они и были редкими, после смерти жены душевных сил на них не хватало.

– Ты побеседуй с Ильей еще раз. Если отправишь в город – Лизка здесь его почти наверняка дождется, деваться ей некуда. В Илье-то я уверен – привязчивый он у тебя.

Тома засуетилась: составила всю грязную посуду на поднос, протерла стол и покинула комнату со своей ношей. Лука по-прежнему сидел на диване, глубоко дышал, в голове неспешно ворочались какие-то мысли, но о чем были эти мысли – из-за отстраненности разобрать не мог. Петр уставился в одну точку где-то позади Луки и не сводил с нее глаз.

– Я как с заводом-то поступил, – начал он невпопад, внезапно вынырнув из омута своих внутренних переживаний. – Бумага из Города пришла, а в ней значится, что от доли капитала следует отказаться без последующих потерь, подпись надо только поставить на соответствующем документе. Документ тоже в конверте имелся. Я подписал, потому как мне особой разницы нет. Через две недели, да вот вчера буквально, подтверждение пришло, что мне ничегошеньки не принадлежит. Только кому теперь принадлежит и в чью пользу я отказался – того не ведаю. Забавная история, не находишь?

– Я не знаток подобных дел, если честно. Но удивительно, что ты нового владельца не знаешь, разве не указали в том документе?

– Не указали. Есть ли он вообще? По идее, весь капитал вообще мертвецам принадлежит, – Радлов расхохотался.

– Как… мертвецам?

– Так ведь люди, которых я партнерами оформлял в долю, все переписали на покойников. И до сих пор так, в те времена вроде путаница с бумагами вышла, а после никто к этому возвращаться не стал. Моего же там меньше десятой части оставалось. Ну… символично же? Несуществующее предприятие принадлежит умершим людям.

– Тебя ведь это уже не касается?

– В целом, да, однако с должности управляющего меня никто не снял. Правда, я должен управлять исключительно производственными процессами, распоряжения отдавать, людей распределять на рабочие места… коли производства нет – с меня и спроса нет.

– Что ж ты не весел, ведь такая тягота с плеч долой! Или сил жалко, на завод потраченных?

– Не в заводе дело. Сердцем чую, страшное что-то будет. Некоторые тревожные признаки наметились, знаешь ли…

– Это какие, например? Разве только снег раньше срока растаял.

– Ерунда твой снег! Конечно, подобные изменения климата нам еще аукнутся. Если погода сдвинулась на весь год – осень нам весь урожай сгноит. Но главное-то другое!

– Что же… главное?

– Ты помнишь, где машины стоят?

– Помню. Ты бы прекращал к ним ходить, поди, уж проржавели до самого основания…

– Так ведь не проржавели, слышишь! – от нервного возбуждения Радлов привстал, опираясь на столешницу, но, побоявшись, что ножки переломятся под его огромным весом, тут же вернулся на место. – Я давеча был там, под обрывом-то, где медная жила. Машины на первый взгляд те же самые, но если посмотреть ближе – блестят как новенькие! И механизмы все исправны внутри, хоть завтра залазь в кабину да породу дроби. Каково, а?

Примерно на середине этой речи Тома, успевшая перемыть посуду, вернулась и встала позади мужа. Услышав, о чем именно толкует Петр, она невольно вздрогнула, положила руки ему на плечи и нежно пропела в самое ухо:

– Петенька, успокойся.

– Не трожь! – крикнул Радлов с такой силой, что его полные щеки затряслись. Тамара на миг остолбенела, не вполне понимая, что сделала не так, потом отстранилась, оглядела сидевшую за столом тушу с оттенком презрения, махнула рукой и ушла.

– Зачем ты так? – спросил Лука с явным укором. – Беспокоится ведь, добра тебе желает…