Красные озера - [17]

Тут Лизавета вздрогнула, лицо ее исказилось в настолько жуткую гримасу, что заметно было даже сквозь густую тень, а рот судорожно раскрылся и против воли своей обладательницы исторг из себя истерическую, горячую мольбу:

– Илюша, миленький, сил нет до осени! Не могу здесь больше, ни дня не могу! Хороший мой, да ведь мы на эти деньги прямо сейчас можем сбежать и поехать, куда глаза глядят! Знаю, трудно придется, надолго не хватит, но мы потом еще найдем, мы заработаем, а пока…

– Сейчас не получится. Отец не позволит мне.

– Но мы могли бы… – девушка осеклась и не договорила. Слово «украсть», которое чуть не слетело с языка, так и осталось на его кончике. Неприятным оказалось это слово, отвратным на вкус – произнести такое сложнее, чем сделать. Да и не согласится Илья собственного отца ограбить. А коли и согласится, что с того? Ну к чему Лизавете в Городе этакая обуза, нерешительный мальчик, всем своим видом напоминающий о прежней, скучной и гадкой, жизни, всем телом пропитавшийся испарениями здешней земли, подгнивающих домов, насквозь пронизанный ветрами с холмов, так что ветры эти уж внутри у него дуют, в сердце дуют, изгоняя оттуда всякий огонь и всякую страсть… к чему?! Нееееет, тут надо продвигаться осторожней, быть более осмотрительной, в руках себя держать да по возможности не срываться.

– Что могли бы? – спросил Илья в недоумении, но Лиза успела опомниться и сказала:

– Ничего, милый. До осени ждать не так уж и долго, правда?

– Правда, хорошая моя! – юноша заулыбался, встал с полки, обнял девушку и крепко прижал к себе. Та не сопротивлялась, а для убедительности даже рукой по его волосам провела – несколько раз, от макушки до самой шеи. Она с удивлением обнаружила, что никакого отвращения при этом не почувствовала. Правда, радости не было тоже. Гладить прежнего возлюбленного было и не мерзко, и не приятно, а просто никак.

– До осени-то мы с тобой дотерпим. Илюша… только вот бы хоть одним глазком на эти деньги взглянуть!

Илья жадно обнимал ее и молчал.

– В них ведь заключено наше будущее! – продолжала Лиза восторженно, с каким-то слепым остервенением в голосе. – Очень хочется собственными руками потрогать то, что обеспечит нам лучшую жизнь! Убедиться воочию, что действительно решено всё и подготовлено. Ты ведь знаешь, где они спрятаны?

У Лизаветы перехватило дыхание… Илья помедлил, но кивнул утвердительно.

– А ты… покажешь мне их?

* * *

Когда совсем рассвело, приехал Радлов.

С самого утра, еще затемно, в селении хватились Лизы. Тома вместе с другими женщинами селения рыскали по всем дворам и закоулкам в поисках беглянки. Потом к ним присоединился Лука. Он между делом поведал, как накануне застал пропавшую у себя дома, и беспокойство местных усилилось – принялись гадать, решилась ли девушка на побег из поселка без необходимых средств или попросту утопилась от отчаяния в озере.

Благо, недалеко от Луки проживал один хромой старичок, Матвей (дед Матвей, как называли его в селении за древность и добродушие). Старичок рассказал, что Лизавета ночью вытоптала ему весь участок и побежала затем в сторону железнодорожной станции. Странно, конечно, думать, будто пожилой человек разглядел что-то на большом расстоянии, к тому же ночью, однако местные поверили – у деда с годами развилась сильная дальнозоркость, так что он ближе вытянутой руки ничегошеньки не видел, зато в отдалении умел чуть ли не за двести метров мелкие предметы различать.

Тома передала слова Матвея Радлову, и тот на машине отправился к станции.

В домик он ворвался с такой же одышкой, с какой явился Лизавете во сне, да говорил почти то же, что во сне, с той лишь разницей, что о заводе не упоминал. Девушка частичному повторению ночного образа удивилась, хотя в действительно удивительного-то ничего не произошло – нашему подсознанию легко предугадать поведение человека, если мы знаем его столь же долго, сколько Лиза знала отчима. Вообще всякое предсказание есть всего только высокая осведомленность о предпосылках, ибо конец истории зачастую содержится в ее начале.

Впрочем, уже выводя падчерицу и юношу на улицу, Радлов данную теорию опроверг, сделав то, чего от него уж точно не ожидали – обнял обоих, сияя от радости, сначала поочередно, а затем вместе, буквально заграбастав огромными своими лапищами, и сказал при этом что-то вроде: «как же здорово, что вы помирились». Лиза вся сжалась, испугавшись, что ее замысел раскроется, но Илья по наивности ничего не понял.

Неизвестно, правда ли Радлову настолько сильно понравилось примирение молодых, или он просто так задергался с заводом, что разрешение одной проблемы воспринял, как избавление от всех бед, но восторгом своим этот огромный человек заразил по возвращении и Тому, и беспокойного Луку.

Родители с двух сторон решили на счет Лизы, что, мол, девочка наконец перебесилась и определилась с выбором. Даже у Луки все сомнения почему-то разом исчезли. Внимательный наблюдатель, конечно, уловил бы в Лизаветиных приступах нежности по отношению к «избраннику» явную фальшь, ибо для хорошего притворства артистизма девушке недоставало; да в том беда, что ослепленные радостью люди крайне редко выступают в роли внимательных наблюдателей.