Красные дни. Книга 2 - [28]

Овсянкин ехал ссутулясь, не вмешивался. Считал, что земляки, может, скорее о чем договорятся... Наваливалась на плечи между тем страшная тяжесть взаимного непонимания людей, начала какого-то столпотворения вавилонского, когда каждый человек другому — враг. Не до разговоров было, когда в плен его взял недавний красноармеец.

«Черт, до чего можно усложнить и запутать политику! — едва ли не матерно сокрушался Овсянкин и чувствовал, как в нагрудном кармане парусиновой тужурки каленым железом печет ему кожу против сердца его партийная книжка. — Как можно запутать и затуманить простейшие вопросы! А потом, после сказать: причина — в ожесточенности людей, в темноте, еще черт знает в чем! И кто это обмозговал так, ради чего, почему? Кому на руку?.. Месяц назад думали прикончить на Дону гражданскую войну, и дело к тому клонилось, а там бы и Колчак не удержался в Сибири! И Деникина на Кубани можно было бы прищучить, если весь Южный фронт на него посунуть! Ан нет, вместо мирного сева на Дону и Кубани опять рубка, круговой кровавый покос...»

Не доехал ты, Глеб Овсянкин, но назначению в Донбюро. Через Боковскую и Каргинскую везли его с Беспаловым прямо в главный повстанческий штаб, в окружные Вешки.

Кудинов Павел, бывший хорунжий и георгиевский кавалер, не был офицером по призванию. Он окончил в свое время в Персиановке сельскохозяйственное училище (как и комиссар Кривошлыков), а в этом училище вольное хождение имели разные демократические идеи — от эсеровских и анархистских до большевистских. На германской он первое время был вольноопределяющимся и прославился среди казаков как душевный человек и балагур... Но, с виду мягкий, общительный и сговорчивый, был он все же казак до мозга костей безотчетной решимостью и отвагой, под стать какому-нибудь гулевому атаману давних булавинских дружин. В боях с немцами, на германской, когда высоким начальством предписывалось ходить в лихие штыковые и сабельные атаки (взамен артиллерийской работы), он не давал в лишнюю трату казаков, спорил с полковым начальством, при случае даже не выполнял приказа, и это запомнилось. Не забыли рядовые казаки и последних его подвигов.

В конце января, будучи еще в войске Краснова, проходя как-то со своей сотней вешенцев мимо родной станицы, он разрешил сделать суточный постой, подкормиться, помыться, повидаться с женами и, чуть сигнал, быть опять каждому в седле. Казаки все исполнили в точности, но именно в час утреннего сбора, когда сотня выстраивалась на поверку и к дальнейшему маршу, прискакал дежурный офицер из штаба дивизии и привез письменный приказ; «За якшание с вешенскими изменниками, дезертирами и агентами красных выстроить сотню на площади и расстрелять каждого десятого».

Таково было время, когда генерал Краснов пытался крайними мерами удержать свою армию от окончательного развала...

Кудинов на это засмеялся, порвал глупый и жестокий приказ на виду у казаков и скомандовал: «Сотня, за мной!» Через два с половиной часа сотня Павла Кудинова уже входила с белым флагом в расположение красных частей 8-й армии и была в полном составе приписана к кавалерийскому полку.

Служили вешенские казаки в красных исправно.

Спустя два с половиной месяца дивизион Павла Кудинова (три полные сотни!) вновь зашел на ночевку в родную станицу по пути к Дону, преследуя белых. Вошли, поставили вокруг дозорные посты и занялись мирным делом. Кто помогал родным и соседям по хозяйству, кто мылся щелоком и менял завшивленное белье, латал подносившееся обмундирование. А за ночь, до самого утра, почти никто не уснул в этот раз. Растревожили конников жалобы и рассказы жен и отцов-стариков, плач старух. А перед самым рассветом прискакал из соседней Еланской станицы парнишка лет тринадцати на неоседланном коне, охлюпкой, и привез еще одну новость. Двух бойцов из дивизиона, отпущенных на побывку в Еланскую, тамошний комиссар Малкин вечером расстрелял, будто бы за прежнюю их службу у белых... Хотя в станице все знали, что служили они там по мобилизации, да и недолго.

Кудинов поднял дивизион по тревоге, арестовал станичный ревком и продовольственный отдел в полном составе. Начальник красного караульного батальона Яков Фомин успел бежать на хутор Токин, а станица Вешенская стала сразу же средоточием большого восстания.

Этот-то Кудинов Павел и сидел теперь против Глеба Овсянкина за столом, один на один, приказав наглухо запереть штабные двери. Секретность в данном случае объяснялась необычностью беседы, которую никак нельзя было назвать обыкновенным допросом. Неизвестно, как повстанец Кудинов обходился с другими пленниками, но бумаги Овсянкина привели его в явное замешательство. Из бумаг можно было заключить, что повстанцы поторопились, не следовало им поднимать мятеж, если уж сама центральная власть начала призывать к порядку своих эмиссаров.

Говорил Кудинов спокойно и как-то повинно, выкладывая на стол перед Овсянкиным изъятые у арестованных или порубленных в схватке должностных лиц разные директивные бумаги Южного фронта. И по его выводам подучалось, что у казаков не было никакого другого шанса, кроме как поднять мятеж...