Красное зарево над Кладно - [65]

Но я спрашиваю, что предпринято против своры еврейских и нееврейских фабрикантов кожи, обуви, мануфактуры и т. п.? У многих из них до войны не было ни копейки, а сегодня — миллионы. Что предпринято по отношению к господам Вейманну, Петшеку, Шихту, Бате и др.?

Вчерашние насилия над нашим центральным органом не должны остаться безнаказанными».

— Видишь, Гонза, где отозвались аграрии. Пражские рабочие хорошо знали, где действительные защитники спекулянтов. Поэтому сразу, в начале демонстрации, пошли в редакцию аграрного «Венкова». Господин Рудольф Беран сделал то же самое, что делает обычно всякий вор, когда ему грозит поимка на месте преступления. Кричит: — Держи вора! — а сам прячется за спину бедного сельского люда. Указывает на капиталистов-евреев Вейманна, Петшека и других. Указывает даже на Батю. При этом господа из руководства аграрной партии — друзья-приятели с еврейскими и христианскими спекулянтами и эксплуататорами. Как видишь, аграрии все же отозвались, и все коалиционное правительство капитулировало.

— Что же ты, Тонда, рассказываешь мне! Неужели достаточно было одной статьи какого-то Берана, чтобы все испугались, — возражает Ванек.

— Не только статья была. Был организован целый поход. Аграрии тотчас подали в парламент срочный запрос относительно насилий, совершенных над членами Национального собрания. Грозили выходом из правительства и переходом в оппозицию.

— Погоди, Тоничек, неужели такая угроза могла подействовать на наших товарищей? Не следовало ли аграриев как самых злейших государственных изменников и защитников спекулянтов уже давно выбросить из правительства? Не говори мне, что кого-то можно поймать на такие вот прозрачные махинации помещиков. Я простой шахтер, и то такой глупой политики не вел бы, — горячится Ванек.

— Уж это так, дорогие друзья. Наши товарищи ведут такую политику. Стали просто умолять. Успокаивали и задабривали аграриев. Поэтому-то правительственное заявление об облегчении нищеты трудового народа делал в парламенте именно аграрий, министр внутренних дел Швегла. Этим хотели показать, что аграриев в спекуляции и в повышении цен не подозревают. Затем, само собой разумеется, вместо всех обещанных мер против дороговизны вышел лишь указ о введении чрезвычайного положения во всей республике. Швегла огласил правительственное заявление со всей надменностью и цинизмом разбогатевшего агрария, который знает, что может себе все позволить. Откровенно признается во всех мерзостях. Прочту вам только заключение его правительственного заявления. Это стенографический отчет.

— Внимание, Тонда читает.

«Уважаемое Национальное собрание!

Мы настолько привыкли к той чудовищной деморализации, которую переживали в прогнившем австрийском государстве, что потеряли представление не только о праве и законности, но и о самых основных понятиях нравственности. Эгоизм, спекуляция и корыстолюбие стали нашим божеством. Каждый из нас занимался лишь тем, что при любом удобном случае совершенно явно, а часто даже с нашего общего согласия совершал величайшие прегрешения против этих понятий. Это ненормальное, грозное, просто упадочное наше состояние, которое создавалось десятилетиями при помощи изощренных средств и нередко при содействии именно правительственных органов, не может сразу измениться. Не будем этого ожидать, не будем предаваться иллюзиям, будто 28 октября мы, пробудившись от сна, оказались вдруг очистившимися от всех тех пороков, грехов и грязи, которые на нас налипли. У нас должно быть мужество откровенно сказать самим себе: Да, это так, мы были деморализованы».

— Погоди, Тонда, — перебивает чтение Ванек. — Это что, речь министра внутренних дел Чехословацкой республики? Этому субъекту, который совершенно откровенно признается, что его богом является только корыстолюбие, эгоизм и спекуляция, место не в правительстве, а в исправительном доме, если не в тюрьме.

— Да, это так, дорогие товарищи. Вы все можете это прочесть. Вот отчет о заседании палаты депутатов:

«Член Национального собрания депутат Бродецкий предложил, чтобы речь министра Швеглы была отпечатана в виде массовой брошюры и разослана для продажи по всей Чехословацкой республике. Предложение было принято».

— Тонда, малыш, если бы я тебя не знал, то сказал бы, что ты над нами смеешься. Этот депутат Бродецкий — он же наш товарищ? Нет, разве? — спрашивает Ванек.

— Не только товарищ. Он даже левый, — подтверждает Вразек.

— Это уже чорт знает что такое, — вздыхает Ванек. — Несчастная партия! До чего она дошла! Видишь, Тонда. Твой отец может радоваться, что не дожил до этого. Вот каковы эти нынешние новые бойцы. Скоро наша партия не захочет и вспоминать о своем революционном прошлом.

Ванек был прав.

Руководство социал-демократии в новой республике не хотело вспоминать. Не хотело вспоминать первых зачинателей революционного социалистического движения. Не захотело даже отметить сорокалетнюю годовщину основания партии на нелегальном съезде в Бржевнове[34]. Сорокалетняя годовщина приходилась на 1918 год, когда еще бушевала война. Поэтому ее не отметили. Рабочие требовали, чтобы годовщина была отпразднована в 1919 году, в первой республике. Руководство партии отказалось. Высказалось отрицательно также пражское областное руководство. Кладненцы связались с местной организацией социал-демократии в Бржевнове. Совместно с ней постановили организовать митинг 17 августа 1919 года в Бржевнове. Пражское руководство отказалось принимать участие. Еще существует осадное и чрезвычайное положение. Шествия и митинги еще запрещены. Положение напряженное. Есть опасность, что могут произойти столкновения. Главой правительства является товарищ Тусар. Зачем, в таком случае, рабочим демонстрировать? То, чего партия хочет, она может заявить непосредственно правительству через своих министров и своего премьера. Так разъяснял товарищ депутат Немец, который специально приехал на собрание уполномоченных в Кладно. Партия уже многое простила кладненцам. Но нельзя же так злоупотреблять терпением и разрешать себе новые подрывные действия.