Красное солнышко - [7]

— А ты, не боишься, что голубь улетит? — заботливо спросила Мария Ивановна.

— Я сначала спрошу Лёву; он уверяет, что "Красавчик" никогда, ни за что не улетит от того места, где находится "Орлик", — они замечательно дружны… один без другого жить не могут; мы с Лёвой об этом уже много толковали.

— Затем надо позаботиться принести для них подходящий корм; это я, пожалуй, возьму на себя, так как все равно хожу на рынок за покупками для нас, — добавила Мария Ивановна.

— Добрая, дорогая моя мамочка! — воскликнул Миша и, соскочив с места, начал душить ее в объятиях.

— Довольно… Довольно… задушишь до смерти! — смеялась Мария Ивановна, в свою очередь целуя раскрасневшегося от волнения мальчика. — Успокойся и садись за уроки, а я примусь за шитье, мы с тобою ведь люди подневольные, надо все сделать к известному сроку, — добавила она, полушутя, полусерьезно.

Миша взялся за книжку, но работа не спорилась, мысли путались, он несколько раз перечитывал одно и то же, и в конце концов, все-таки ничего не понимая, с досадой захлопнул книгу и, решив приняться за уроки позднее, отправился на чердак подыскивать необходимый материал для предстоящей работы.

Различных поломанных досок и дощечек там оказалось множество — надо было только суметь выбрать; кому другому это могло бы показаться трудным, но Миша в данном случае отличался замечательной сметливостью; он сразу определил, какой длины и ширины требовались доски, сколько именно их надо было счетом, и, отобрав все в сторону, он разделил их на две части, чтобы одну оставить пока на чердаке, а другую отнести в комнату.

Забрав последние, он стал спускаться вниз по лестнице, где ему встретился хозяин дома, человек уже немолодой и очень сердитый.

— Что ты несешь? — спросил он его, окидывая строгим взором.

Миша растерялся и не сразу мог ему ответить. Хозяин повторил вопрос.

— Доски, — нерешительно отвечал тогда мальчик.

— Какие?

— Старые, никуда негодные.

— Куда несешь, зачем?

— К себе в комнату; буду устраивать из них две клетки: одну для голубя, другую для зайчика, которых мне отдаст на зиму мой товарищ.

— Вот как! — злорадно улыбнулся старик, — где же ты предполагаешь поместить твоих новых жильцов?

— Я думал поместить их на чердаке…

— А разрешение на это от домового хозяина получил?

— Нет еще. Но я надеюсь, что вы мне не откажете, я берусь следить за чистотою, так что они не причинят вам неприятности, они такие интересные, вы их, наверное, полюбите… Зайка умеет…

— Это для меня безразлично, — перебил хозяин; — я согласен лишь в таком случае позволить тебе поместить их на чердаке, если твоя мать будет ежемесячно доплачивать к квартирным деньгам, по крайней мере, два рубля — иначе я без церемонии выкину вон твоего зайчика и голубя… Вас самих держу чуть не даром, за какие-то несчастные гроши, а вы еще выдумали зверинец у меня устраивать. Изволь не позже завтрашнего дня дать ответ относительно двух рублей и внести их тотчас вперед, слышишь?

И, не желая вступать в дальнейшие разговоры, злой старик удалился.

Миша несколько минут стоял с поникшей головой. Что было делать? Что предпринять! Он знал, что для матери два рубля — большие деньги… Что их взять не откуда, знал крутой нрав хозяина, знал также что зайку и голубя нельзя оставить на попечение отца Лёвы, не любившего животных.

— Что делать! Как быть! — воскликнул он громко и, решив отправиться к Лёве, вместе обсудить вопрос, сказал матери, что пойдет к нему посоветоваться насчет устройства клетки; про угрозу хозяина, и про требование приплачивать ему ежемесячно 2 руб. он ничего не сказал, не желая причинять матери лишнее беспокойство, так как она, во-первых, из любви к нему, а, во-вторых, из сострадания к животным, согласилась бы на это условие, т. е., решившись зарабатывать на два руб. больше, она просиживала бы за шитьем еще лишние часы.

Бедный мальчик вышел на улицу, совсем расстроенный… Это выражалось у него в лице, в походке, в каждом движении он шел вперед скорыми, но какими-то нетвердыми шагами, не замечая никого и ничего… Но вот вдруг его кто-то окликнул; он обернулся и увидал в нескольких шагах от себя, маленькую, очень скромно одетую и совершенно незнакомую девочку. Она тоже казалась расстроенной и на глазах у нее виднелись слезы.

— Что тебе надобно и почему ты знаешь, что меня зовут Мишей? Я тебя вижу в первый раз, — спросил он ее с удивлением.

— Что тебя зовут Мишей, мне сказал твой товарищ по гимназии, Володя Терехов. Мы, — приезжие; остановились в доме его отца, нам нужен совет по плотничьему делу; здесь, куда мы ни обращались, никто ничего не понимает в том, что нам надобно; Володя послал меня к тебе, и даже проводил до твоей квартиры, но, увидев тебя случайно издали на улице, велел догнать, а сам пошел дальше, по своим делам… Можешь ли ты меня выслушать? Пожалуйста, не откажи, я просто в отчаянии. Хозяин опять прибьет меня, если я вернусь ни с чем.

— Говори; я все тебе с удовольствием сделаю, но пока, говоря по правде, я ровно ничего не понял.

— Неудивительно; я говорила так бестолково… Но я до сих пор не могу еще опомниться от вчерашних побоев; дело видишь ли в чем: я — бедная девочка, круглая сирота, зовут меня Гашей… Когда мои родители умерли, то крестная мать, сама женщина больная и бедная, отдала меня одному шарманщику, который обещал беречь меня, не обижать и, выдавая за собственную дочь, заставлял плясать под шарманку и петь разные песни, за что, конечно, добрые люди нам давали деньги… Так прошло целых два года. Шарманщик, правда, за все это время ни разу меня не обидел, но через несколько месяцев, он умер; тогда я перешла жить к его сестре, муж которой содержит странствующий цирк. Мы постоянно переезжаем с места на место, из города в город, иногда останавливаемся даже по деревням, чтобы давать представление, и этим зарабатываем наш насущный хлеб. С нами ездят две ученые лошадки, которые выделывают разные штуки, две дрессированные собаки, пара кроликов и египетский голубок "Коко". Из-за этого самого "Коко" хозяин вчера чуть-чуть не избил меня до смерти — представь, я по рассеянности, насыпав ему в клетку корм, забыла прикрыть дверку; он корм то склевал, а потом взял, да и вылетел… Я пробовала словить его, но, конечно, напрасно. Где же мне, маленькой девочке, поймать птицу, которая, вырвавшись на свободу, конечно, в один миг улетела далеко? Бил он меня, бил до того, что даже кровь носом пошла; если бы не жена, так, пожалуй, совсем искалечил бы меня… Она, спасибо, силой меня вырвала и спрятала в чулане, не выпускала до тех пор, пока акробат Антоша не принес, наконец, пойманного им с большим трудом голубя… Но дело не в том, это, конечно, тебя не касается, а вот штука то какая: когда мы сегодня утром начали устанавливать на площади столбы и скреплять их стропилами, чтобы потом затянуть полотном, два стропила, во время переезда из соседнего города, совсем изломались; хозяин бился, бился, чтобы скорее исправить их, но ничего не мог поделать; послал за плотником; тот тоже только руками развел: "кабы, говорит, кто указал, я бы исполнил, а сам ничего в толк не возьму"; хозяин стал показывать, как, по его мнению, следует укрепить, а плотник в ответ говорит: "так нельзя, держаться не будет". — "Ну, так сделай, чтобы держалось, — крикнул на него хозяин. — "Укажи — сделаю!" — отвечал плотник, и дело у них чуть не дошло до потасовки. К счастью, на шум выбежал твой товарищ, Володя, и сказал, что у него есть приятель Миша, который отлично знает плотничье дело, и повел меня к тебе. Ради Бога, голубчик, не откажи; пойдем сейчас же! Хозяин и плотник ждут с нетерпением… Хозяин приказал мне передать тебе, что если ты нам поможешь, то он сейчас же даст тебе не меньше двух рублей; так как, если полотно не будет натянуто завтра утром, то мы потеряем вечер и потерпим убытки… Если ты не пойдешь сию минуту со мною, он опять начнет колотить меня, а я и без того вся избита… Каждая косточка болит; как буду плясать завтра на канате, уж и сама не знаю… Не откажи, голубчик Миша! Ради Бога, не откажи! — повторила девочка дрожащим от слез голосом.