Красное солнышко - [2]

— Видишь, мамочка, какой твой повар аккуратный.

— Кроме того, он хорошо стряпает и я ем его стряпню с большим аппетитом.

Миша самодовольно улыбнулся.

— Что это за пальто? — спросил он после минутного молчания.

— Его надо немного переделать; это пустяки, я сделаю в два-три вечера.

— Значит, вместо отдыха, ты опять засядешь за работу?

Мария Ивановна кивнула головой.

— Вечно-то ты, моя дорогая, работаешь… Ведь, наконец, это уже просто невозможно, просто…

— Без работы скучно, — перебила Мария Ивановна, — да и заработок нужен.

— Вот это-то и заставляет тебя трудиться; ты одна все делаешь!..

— Как одна? А ты разве не помощник?

— Какой я помощник! Хороша от меня помощь! — засмеялся Миша.

— Если бы не ты, то, вернувшись домой с работы, мне и поесть было бы нечего, или пришлось бы самой готовить, а теперь я сижу барыней.

— Ну что, это пустяки; а вот ты, мамочка, скажи откровенно, начинаешь ли мириться с нашим помещением; оно тебе в начале так не нравилось! — Мария Ивановна махнула рукой.

— Про это говорить не стоит, за наши деньги мы не можем требовать ничего большего; лучше расскажи мне ваши гимназические новости, я так люблю их слушать.

— Что тебе рассказать?

— Что-нибудь.

— Разве про сегодняшний урок гимнастики?

— Пожалуй.

— Учитель гимнастики у нас новый; страшный весельчак! Он каждому дает прозвище: кого "курицей" назовет, кого — "кошкой", кого — "майским жуком", кого — "белкой", кого — "улиткой". И так это выходит у него забавно да метко, что просто прелесть!

— Какое же прозвище он тебе дал? Ведь ты по части лазанья всегда был одним из первых, даже когда был совсем маленький.

— Он прозвал меня "двуногой белкой", несколько раз похвалил, ставил в пример остальным… Ну, да зато я и старался… из кожи вылезал…

— Вот, этого-то делать и не следовало; у тебя слишком слабая грудь…

И Мария Ивановна ласково взглянула на сына.

— Ты сегодня бледен; верно, нездоровится, — добавила она, присаживаясь к столу.

— Да, нет же, мамочка, даю слово, я совсем здоров, а уж коли хочешь знать правду, — я, мамочка, очень устал! Как только ты ушла из дома, я сейчас же понес твою работу в магазин, да не застал старшего приказчика и мне пришлось с узлом в руках дожидаться более часа… Домой идти не хотелось, далеко, да и узел больно тяжел, сесть — никто не предложил… Стоял, стоял, переминался с ноги на ногу, до того, что даже дурно сделалось.

— Бедный ты мой мальчик! И долго пришлось тебе ждать?

— Да, приказчик пришел часа через полтора, если не позднее; стал разглядывать твою работу: "тут, говорит; пуговицы не на месте посажены; тут надо ушить… тут выпустить"… И пошел, и пошел… вынул из кармана мел, пометил, где что надо сделать, сунул мне в руки узел и вытолкнул за дверь… Делать нечего, поплелся я опять домой, и только что успел придти, как смотрю, уже девять… Через пол-часа надо в класс идти… о том, чтобы выпить стакан чаю, нечего было и думать… Достал я из шкафа кусок черного хлеба, по дороге съел его… конечно, этого было мало… больно уж проголодался… От того-то я и бледен; после обеда все пройдет.

Мария Ивановна внимательно слушала мальчика, и чем он больше говорил, тем лицо ее становилось все печальнее и печальнее. Тяжело было ей видеть, какую тяжелую жизнь приходится вести маленькому Мише с самого раннего детства… Не знать тех радостей, которые приходятся на долю остальных детей, и преждевременно сталкиваться со всеми невзгодами!.. При жизни мужа Марии Ивановны, они никогда не терпели нужды, и хотя отец Миши был простой ремесленник, но, тем не менее, зарабатывал всегда достаточно, что-бы доставить семье не только все необходимое, а подчас даже и кое-что лишнее… Всегда веселый, всегда как бы даже беззаботный, он, в свободные от работы часы, или в минуты досуга, перед обедом, любил поиграть с Мишей. Миша в ту пору был совсем, совсем крошечный; посадит его, бывало, к себе на плечи, и, с трубкой в руке, начинает подплясывать, насвистывая казацкие песни (он по происхождению был казак). Миша припадет белокурой головкой к его голове, слушает, улыбается… И так то ему весело… так то хорошо… Так радостно… Мария Ивановна сидит тут же за шитьем, и, глядя на них, улыбается.

Как сон, — далекий… приятный сон — сохранилось все это в памяти Миши… Какая мама тогда была молодая, красивая… а теперь?!

Теперь она всегда такая грустная, а ведь времени с тех пор прошло вовсе немного… Какие-нибудь 6–7 лет, но много горя да нужды выпало за это время на долю Марии Ивановны.

Лишившись мужа, она сосредоточила на Мише всю свою любовь, всю привязанность; да, по правде сказать, трудно было и не любить его; он совсем не походил на остальных детей его возраста; большинство детей любит ломать игрушки, не бережет их, для Миши же, напротив, не было большего удовольствия, как чинить старые игрушки, которые попадали к нему от знакомых детей, и то, что эти дети выкидывали, как негодное, он тщательно подбирал, исправлял и берег, словно драгоценность какую; чем больше подрастал мальчик, тем лучше выходила у него такая работа.

Среди знакомых он даже приобрел некоторую известность. У кого бы что ни поломалось, ни попортилось, каждый шел к нему с просьбой помочь беде… И вот он сначала примется внимательно рассматривать поломанную вещь со всех сторон, а потом объявлял, можно ли починить эту вещь, или нет. А если уже Миша уверял, что ее никак нельзя починить, значит, уж действительно ничего нельзя было сделать.