Красное небо - [11]

В середине буквы "П", как раз на бугорке, где каждой весной делали пятиконечную клумбу-звезду, дымились две кухни на колесах. Горел и костерок с подвешенным над ним небольшим котлом. Валялись поленья, картофельные очистки, щепки, какие-то недоломанные ящики...

Возле кухонь, повязав вместо фартука наволочку с черневшими на ней немецкими буквами, вертелась Таня. Она угодничала перед поваром: то лезла драить котел, то носила воду, чистила лук. Три раза на день в сопровождении Гляка женщины приносили по два ведра очищенной картошки - немцы брали дань поочередно с каждой хаты - и Таня перемывала эту картошку. Неподалеку от костра, у чурбака равномерно взмахивал топором... Степа! Тут же суетились мальчишки из компании Фильки, хватали дрова и таскали в школу.

- Смотри... - дернул меня за рукав Петрусек и показал в ту сторону, где должен был стоять дровяной сарай. Вместо сарая лежала груда бревен. - День и ночь топят печки... Некоторые уже потрескались... Хочешь посмотреть?

Немцы уже не прогоняли детей от школы. Дров надо было много, пусть работают!

Посмотреть, что делается внутри, очень хотелось, и мы с Петрусем тоже взяли по охапке дров. Пускали только через вход с правого крыла. Когда-то здесь были квартиры директора и завуча. Теперь сразу у входа стоял часовой. Мы пошли по коридору влево - мимо небольшого зала, мимо учительской, мимо класса, в котором искали книги. На повороте - кабинет физики и химии...

Мы понесли дрова еще дальше. Но тут почти сразу за поворотом коридор был перегорожен серыми, неоструганными досками. Возле двери-дыры прохаживался немец с автоматом. "Вэк!" - сразу крикнул он нам, к той дыре и близко не подпустил. Но я успел заметить - за перегородкой, возле стен, стояло в пирамидах черт знает сколько оружия...

Мы бросили дрова у первой попавшейся печки и вышли.

- А Таня и в солдатскую столовую заходит, где зал, и в офицерскую - где учительская была... - сказал с завистью Петрусек. - Даже за перегородку бегает!..

Я не понимал, зачем каждый день торчит возле школы Степа. За эти дни можно было несколько раз пересчитать оружие, даже издали заглядывая в дыру.

Пришли строем немцы из клуба - на обед. Им долго о чем-то, поставив по стойке смирно, говорил другой офицер - его называли гауптманом.

Пока я глазел на солдат, Петрусек куда-то исчез. Мне не хотелось одному идти домой...

И вдруг на крыльцо выбежал Петрусь. Глаза у него были вытаращенные, рот искривлен. Шатаясь, сошел по ступенькам, шагнул к Степе и упал лицом в снег...

Я бросился к нему. Выбежала пз школы с ведром и Таня, оттолкнула в сторону меня и Степу, стала возле него на колени и начала тереть хлопцу виски и лоб снегом.

Петрусь очнулся, раскрыл глаза. Мы приподняли его. Из уха по щеке текла струйка крови... Он смотрел на нас бессмысленно...

- Я видела... Петя к перегородке подошел, смотрит на пулемет... А часовой подкрался сзади и ка-ак ахнет кулаком в ухо!.. - говорила Таня и вытирала ему наволочкой кровь на щеке. Голос ее срывался на горячечный, с присвистом шепот.

- Форт! - вдруг рявкнул над нами, появившись на крыльце, часовой и указал автоматом от школы.

У меня гудело в голове, я тоже был оглушен как Петрусь, бессильная ненависть сжимала мне грудь.

Мы со Степой подняли Петруся под руки. И в это время зашагали мимо нас в столовую, загрохали сапогами по крыльцу немцы. Некоторые хохотали над нами, а мы шли вдоль этого, казавшегося нам бесконечным, строя, и жеребячее ржание стегало нас, как кнутом...

Таня тогда, кажется, еще осталась возле школы...

Это был последний день 1941 года.

В полдень я снова пошел к клубу. Немцы срубили последние елочки - на украшение зала. Несколько деревцев отправили в школу.

В клубе намечался новогодний бал. Карл Шпайтель и староста ходили из дома в дом - собирали столы и стулья.

Таня - конечно же! - была с ними. Она слюнила химический карандаш и старательно, русскими и немецкими буквами, надписывала снизу на стульях и столах фамилии их владельцев. Староста от имени немцев обещал все вернуть хозяевам. Но люди понимали, что все это делается для отвода глаз. Сняв голову, по волосам не плачут... И даже помогали выносить мебель, грузить на сани.

Забрали стол и у нас. Таня расхаживала по комнате, словно кроме нее и Шпайтеля никого в хате и не было.

К вечеру, когда я шел проведать Петруся, видел, как Таня несла из дому в клуб посуду. Выходил от Петруся - опять она бежала в клуб, тащила что-то, прикрытое полотенцем. Все заботилась о своих немцах...

Я старался даже не смотреть в ту сторону, но видел краешком глаза все. И каждый раз от злости у меня дрожали руки.

В эту предновогоднюю ночь уснули мы с мамой поздно. Долго говорили о довоенной жизни, вспоминали папу и брата. Как они воюют, где? Живы ли? Мама поплакала немного.

Проснулись мы от криков "пожар!" и выстрелов. В прямоугольниках окон вздрагивал кровавый багрянец.

- Сынок!! Хата горит! Одевайся быстрее!.. О, боже, о, милосердный... запричитала мать.

С перепугу у меня начались рези в животе, подкосились ноги. Я еле выбрался во двор. Я знал уже, что такое пожар: совсем недавно, в прошлом году и мы горели...