Красное море - [46]

— Теперь по поводу семьи Абуджарбиля, — сказал Натан.

— Да! — тут же дёрнулся к нему Ицик.

Как я понял, вы хотите избавиться от них навсегда?

Братья переглянулись.

— Ну, вообщем, правильно, — подтвердил Ицик. — Но так, чтобы на нас не упало подозрение.

— Я не хочу, чтобы подозрение пало и на нас, «русских». Убивать мы не будем. Сидеть в тюряге за ваши проблемы мы тоже не хотим.

— А как же?.. — Ицик непонимающе посмотрел на Натана.

— А вот так. Мы не убийцы. Мы честные предприниматели. Даже налоги платим, — Натан улыбнулся. — Но я обещаю, что проблема будет решена. Своё слово я держу. В отличие от вас.

— Хорошо, — Шимон поднялся, давая понять, что разговор окончен. — Я тоже держу своё слово.

— Что ты собираешься делать? — спросил Натана Дядя Борух, когда они сели в машину.

Есть одна идея, — ответил Натан. — Но пока говорить мы о ней не будем. Зачем тебе забивать голову ненужными подробностями. Ты лучше собирайся в Россию, подготовь авторитетов и бизнесменов. Необходимо, кровь из носа, связаться с людьми из госдумы.

Чёрный смотрел в окно, не вмешиваясь в разговор. Ему нравился старый Яффо. Казалось, время здесь остановилось. Арабы, как древние статуи, в халатах и чалмах, сидели у входа в свои кафешки и магазинчики, с безразличием глядя на прохожих, другие — громко зазывали к себе покупателей. Голоса у них пронзительные, даже когда между собой разговаривают, такое впечатление, будто ругаются. Что делать, восточный колорит. Повсюду разбросаны лавчонки с медной, серебряной и бронзовой посудой, подделки под старину. Туристы покупают. Ещё и восхищаются, языком цокают, глаза закатывают… Будто в музей попали. Продавцы их не уважают, улыбаются, лебезят, а сами на арабском и на иврите посылают куда подальше… Иностранцы тоже улыбаются, благодарят, «плиз», «данке», «спасибо», «мерси», словно не подозревают, что им лапшу на уши вешают. Впрочем, они иностранцы, им простительно.

Натан с Дядей Борухом все ещё обсуждали предстоящее объединение бизнесменов в единую партию. Евгений не совсем понимал заинтересованность старого вора в подобном объединении. Ему-то какой прок от всего этого? Он находится в России, в Израиль наезжает время от времени… Америка — ещё куда ни шло, страна богатая, миллионер на миллионере, весь цвет воровской России туда перебрался… Кому нужен нищий, третьесортный, маленький Израиль? От местных «баронов» не продохнуть! Впрочем, не его это дело. В уме он уже прокручивал статью, которую мог бы написать. Это была бы сенсация! Но он никогда её не напишет. Евгений не испытывал по этому поводу никаких сожалений. Так же как не испытывал сожалений тогда, когда, весь израненный, разбитый физически и морально, вернувшись из Афганистана, он отказался от выгодного предложения одного финского информационного агентства, написать несколько статей о той войне. И не потому, что тогда, в 83-м, о войне в Афгане писать правду было не принято. Он не хотел даже в мыслях, даже на бумаге, туда возвращаться. Потом, впоследствии, читая газеты, книги, смотря фильмы, в которых «афганцы» были показаны сильными, бесстрашными, крушащими все на своём пути, этакими советскими Сталлоне и Шварцнегерами, Чёрный понял, что, наверное, он сделал правильно. Народу нужны были герои, а что происходило в Афганистане на самом деле, мало кого интересовало. Он вспомнил как погиб капитан Савельев, любимец всей роты, как говорили про него солдаты, «батяня». Капитану тогда было двадцать восемь. От него только фуражка осталась. Почему-то Евгению больше всего запомнилась эта фуражка, которая, заторможено кружась, как в замедленной съёмке, летела по воздуху. От самого Савельева не осталось ничего, даже костей. Бомба-трехтонка, сброшенная с нашего «СУ-17», упала прямо на капитана, а самого Евгения взрывной волной отбросило метров на сто, и со всей силы жахнуло о дувал. Как он жив остался, одному Богу известно. А когда открыл глаза, увидел летящую фуражку. И услышал тишину. Громоподобную тишину. Разрывающую барабанные перепонки. Никогда впоследствии он такой не слышал. Потом оказалось, что у него сильнейшая контузия. Самое удивительное, что его не комиссовали. Командир части скрыл это от вышестоящего начальства. Может, испугался. В медсанчасти записали «сотрясение мозга», и все. Чёрный тогда молодой был, спорить не стал, да и не знал он, что у него контузия. Отлежался в госпитале, радовался, что легко отделался. А то, что после этого начались страшные головные боли, ну, так это, как говорится, издержки производства. Это уж потом на свет божий вылезли разные болячки, а тогда, по молодости, все до фени было. Евгений часто вспоминал эту фуражку. За два года службы в Афганистане много разных случаев было, но больше всего запомнилась капитанская фуражка. И вот сейчас, глядя на проплывающий за окном машины, запылённый, раскалённый от солнца, Яффо, он снова увидел воронку от бомбы, могилу капитана Савельева, и его летящую фуражку.

— Что задумался, Чёрный? — спросил Натан, прикуривая «Парламент»,

— Да так, о своём.

— Вообщем, Женя, и тебе дело нашлось. Надо, чтобы ты переговорил с той толстой коровой.