«Красное и коричневое» и другие пьесы - [22]
М а т ь. Ты рассказывай. Как твое здоровье?.. Ты, кажется, весь горишь.
Д и м и т р о в. Пустяки! Выйду отсюда, сразу поправлюсь. Ну говори, говори скорей! Как твое здоровье! Где Магдалена?
М а т ь. О нас не беспокойся. Мы все здоровы. Магдалену, говорят, пустят в следующий раз.
Их разговор переводчица тихо переводит Гелеру.
Д и м и т р о в. Что нового в Болгарии?
Г е л е р. Об этом говорить не разрешается.
Д и м и т р о в. Ездить не устала? Как в других странах?
Г е л е р. Господин Димитров, я запрещаю!
М а т ь (Димитрову). Ты болен и скрываешь от меня. Разве в тюрьме нет врача? Тебя не осматривают?
Г е л е р. Задавать такие вопросы запрещено.
М а т ь. Как же запрещено, если ты болен? А что же тогда разрешено?
Г е л е р. В вашем распоряжении полторы минуты.
М а т ь. Что он сказал?
Д и м и т р о в. Сказал, что у нас осталось полторы минуты.
М а т ь. Почему же он нам все время мешает? Сам говорит больше, чем мы.
Д и м и т р о в. Ничего, такой уж у них порядок. Когда вернусь, будем говорить с тобой долго. Береги себя, когда поедешь домой. Будь осторожна. Передавай привет друзьям и товарищам. Скажи им, что я здоров и скоро вернусь, что наша борьба продолжается.
Г е л е р. Вы должны понять, Димитров, ваш случай особый. Вопрос о вас будет решать само правительство. Со своей стороны мы делаем все от нас зависящее, чтобы не причинять вам неприятностей, но говорить на политические темы и получать такого рода информацию вам запрещается.
Д и м и т р о в. Послушайте, господин криминальный советник, если у вас появилось желание произносить речи, приходите ко мне в камеру. Там, если вам будет угодно, можете говорить хоть два часа. Убедительно прошу вас, не отнимайте у нас время.
М а т ь. Не надо, сынок, не серди его.
Д и м и т р о в (Гелеру). Или прекратите эту комедию. Не надо никаких посещений. Даже эти три минуты вы умудряетесь использовать для мучения. У вас поразительная изобретательность.
Г е л е р. Ваше время истекло.
М а т ь (обнимает Димитрова и быстро шепчет). Успокойся! Советское правительство даст тебе паспорт! Ждать осталось недолго.
Г е л е р (полицейским). Увести!
Двое полицейских хватают Димитрова и уводят его.
М а т ь (Гелеру). Я — мать, господин Гелер, и не пожелала бы вашей матери оказаться на моем месте. Но вы, видно, мало заботитесь о своей матери.
Затемнение.
Свет загорается в кабинете Гелера. Входит А д е л ь. Она шагает по комнате, затем втыкает в вазу, сделанную из снарядной гильзы, белый цветок. Отрывает листок календаря. Входит Г е л е р, целует ее.
Г е л е р. Ты меня любишь, Адель?
А д е л ь. Люблю.
Г е л е р. А почему ты такая грустная?
А д е л ь. Устала немного, пройдет. Когда отправляют Димитрова?
Г е л е р. Ждем распоряжения. Советское полпредство официально сообщило о принятии его в советское гражданство. Паспорт для него уже заготовлен.
А д е л ь. Я не перестаю думать о странной смерти Фрика. Он всегда был такой добрый, веселый!
Г е л е р. Экспертиза установила — разрыв сердца. (Замечает цветок.) Ты принесла?
А д е л ь. Да, тебе. Ты тоже очень устал. В последнее время ты какой-то задумчивый, рассеянный. Почему? Бури как будто прошли, и стало тихо.
Г е л е р. Это обманчивая тишина, Адель. Вот наш Петер Траубе… Кто бы мог подумать такое. Все время был с нами, работал с нами, жил с нами… И вдруг… В голове не укладывается, как он проник в сейф, где хранились совершенно секретные документы гестапо.
А д е л ь. Мне кажется, что многое перепуталось из-за этого болгарина.
Г е л е р. Это ничего общего с Димитровым не имеет. Просто Траубе был слугой двух господ.
А д е л ь. А все могло кончиться значительно проще. Нужно было, чтобы машина полетела в пропасть вместе со всеми, кто в ней был. Пусть не стало бы меня, но я погибла бы во имя великой Германии.
Г е л е р. Адель, что ты говоришь?
А д е л ь. Что я говорю, что я говорю… (Протягивает ему письмо Траубе.) Читай!
Гелер лихорадочно читает письмо.
(Снова бесцельно ходит по комнате, ритмично читая какое-то школьное стихотворение.)
Г е л е р. Это чудовищно! Откуда у тебя это письмо?
А д е л ь. В любви и верности до гроба…
Г е л е р. Ты слышишь, Адель?
А д е л ь. Слышу, конечно. Или ты думаешь, что я сошла с ума?
Г е л е р. Кто дал тебе это письмо?
А д е л ь. Письмо я нашла под дверью. Кто-то постучал, я открыла дверь — никого.
Г е л е р. Это ложь. Это не его почерк.
А д е л ь. Это почерк Траубе.
Г е л е р. Нет! Здесь замешано третье лицо… Ты понимаешь, Адель? Это провокация! Неужели ты можешь поверить, Адель? (Обнимает ее.) Скажи, ты веришь, что я способен на такую подлость по отношению к тебе?
А д е л ь. У меня здесь был неплохой учитель, и я кое-чему успела у него научиться. Теперь я, пожалуй, смогу самостоятельно восстановить одну версию… Траубе… Фрик… Адель Рихтгофен — на всякий случай. Траубе, кажется, ухаживал за ней… любовь… не исключено, что он из любви сказал ей что-нибудь лишнее по дороге… Можно же так рассуждать?
Г е л е р. Адель, посмотри мне в глаза. Посмотри и скажи, что ты не веришь этому письму. Посмотри мне в глаза. Скажи, ты веришь?